опять пришлось бежать, на этот раз — в Англию. Мария Аурелия осталась на острове. В августе 1739 года у нее родилась дочь — черноглазая Джулия, любимый ребенок короля Теодора.

В 1741 году французы покинули Корсику, и партизанская война против генуэзцев вспыхнула с новой силой. В Лондоне Нейгофу удалось заручиться поддержкой английского правительства, и в 1743 году, в сопровождении двух британских кораблей, он снова высадился на Корсике — в последний раз.

Подданных, увы, уже нельзя было назвать верными. Теодор больше не был для корсиканцев героем, его долгие отлучки были им непонятны, в нем видели короля, бросившего свой народ. Сломленный духом, он решил забрать жену с малышкой и вернуться в Лондон, где, впрочем, его ждали одни долги.

Этот последний вояж оказался несчастливым. Внезапная буря разметала суденышки корсиканского короля и отнесла их на восток, в сторону Тосканы. Когда ветер стих, оказалось, что одного из них вообще найти не удается. Того, на котором плыла Мария Аурелия с дочерью и домашним скарбом… Обезумевший от горя Теодор, в одно мгновение превратившийся в старика, искал своих женщин вдоль всего тосканского побережья, рискуя попасть в руки генуэзцев, но нашел только обломки фрегата у порта Марчина на Эльбе.

Отчаявшись в поисках, не видя для себя лично уже никакого будущего, он приехал в Лондон, где вскоре попал в долговую тюрьму. Некоторые лорды навещали его там, интересуясь его яркой, полной приключений жизнью, и помогали уплатить некоторые долги. Нейгофа же мало что интересовало. Ему пришлось провести в тюрьме много лет, прежде чем все его кредиторы были удовлетворены. Когда в 1756 году его выпустили на свободу, этот человек без родины, столь фанатично полюбивший Корсику, прожил всего неделю: здоровье его было давно подорвано неудачами и треволнениями. То, что на острове уже новые поколения повстанцев произносят его имя с восторгом и благоговением, не могло ни исцелить, ни утешить его в одинокой старости. Да он, собственно, об этом благоговении и не знал…

Следы Аурелии с дочерью исчезли в морской пучине навеки. Корсика воистину стала для Теодора фон Нейгофа роковой.

5

«Когда я увидела вас, дитя мое, сердце подсказало мне, что вы и можете быть дочерью Джулии, того потерянного ребенка моей несчастной тетки. Родство очень многое значит на Корсике. И тот, кого однажды сочли родственником Бонапартов, до конца жизни может рассчитывать на их поддержку», — сказала мне синьора Летиция при прощании.

Родственники Бонапартов… Положительно, эта встреча и услышанное не давали мне даже спать ночью. Проснувшись в четыре часа утра, я в волнении откинула полог, выбралась из постели и, присев к столу в ночном платье, снова, уже в который раз, пересмотрела свидетельства: документ о крещении и скромную эмаль, на которой была изображена Мария Аурелия фон Нейгоф, урожденная Пьетра-Санта.

Мать я помнила не очень хорошо. И все же… Девушка, нарисованная эмалью, очень напоминала мне Джульетту Риджи.

Темноглазая. Темноволосая. Удивительный излом бровей, который я запомнила у матери… Сходство несомненно! Впрочем, разве не все итальянки темноглазы?

Оставалась еще история с ребенком-найденышем, которая так удачно вписывалась в рассказ Летиции Бонапарт. Совпадения были удивительны: имя и возраст ребенка, место крушения корабля, географически близкое к Пьомбино и моей деревне… Однако что это доказывало? Ведь совпадения могут быть и совершенно случайными?

Жизнь моей матери и без того была сплошным приключением, но теперь расцветилась еще и добавочными красками. Родство с Бонапартами по женской линии… Наверное, множество людей ухватились бы за версию родства обеими руками. Это сулило выгоду, без сомнения. Но, несмотря на то, что сердце мое смягчилось по отношению к Бонапартам, когда я узнала эту историю, а судьба моего гипотетического деда, Теодора фон Нейгофа, и подавно вызывала щемящее чувство в душе, что-то внутри меня отказывалось считать все это правдой. Не готова я была это принять. Может, мне просто привычнее и спокойнее было считать свою мать обычной итальянкой, чем женщиной, связанной кровно с нынешним правителем Франции?

«Вот если бы побывать в Лондоне, — подумала я невольно. — Там похоронен несчастный барон, и там, как сказала Летиция, остался его сын от первого брака. Он уже очень стар, конечно… Но, может быть, он сообщил бы мне более точные сведения?…» Но какие могли быть точные сведения? Все непосредственные участники событий давно умерли. Давно ушла в мир иной даже моя мать, но ведь и она ни слова не могла свидетельствовать о том, откуда взялась в Тоскане. Я содрогнулась, представив ее, маленькую и полуголодную, покинутую всеми сироту, — сироту в то время, когда в пятистах лье от нее, в Лондоне, ее оплакивал пожилой отец. Должно быть, он отдал бы все на свете, чтобы обнять этого никому не нужного в Тоскане ребенка… Девочка озарила бы его жизнь. Но все сложилось иначе, прозаичнее. Какие порой жестокие кульбиты выписывает судьба!

«А ведь есть еще одно косвенное доказательство. Мама была авантюристкой, каких мало… Возможно, это было у нее от отца? От неугомонного, неукротимого короля Теодора?»

Так и не придя к однозначному выводу, я задремала перед рассветом. Впрочем, сон не был долгим. Еще не вполне рассвело, когда чугунный массивный звонок перед домом стал разрываться как на пожар. Было ясно, что это не водовоз и не молочница.

— Угомонитесь там! Я уже бегу! — кричала на нижних этажах служанка Стефании. — Вот ведь напасть. Вы оборвете веревку! Нарушителем спокойствия оказался Брике, причем вид у него был ужасный. Когда его привели ко мне, я подумала было, что его пытали: лицо его было совершенно перекошено, один глаз заплыл, одно ухо распухло, под носом запеклась кровь. Вдобавок он был в изрядной ярости, что случалось с ним нечасто.

— Ну, скажу я вам, мадам! — выдохнул он сердито. — Это переходит уже всякие границы. Было время, когда он всадил в меня заряд дроби. Но это было хотя бы по-благородному. Теперь же они просто надавали мне тумаков, как какому-нибудь бродяге!..

— Что случилось? — спросила я, ничего не понимая. — Где тебя носило? Разве ты не должен был быть…

— Ха! Разумеется, я именно там и был! — вскричал Брике с сарказмом. — В Пале-Рояль, у гостиницы «Нант». А точнее — под окнами у вашего дражайшего супруга. Это он с дружками и отдубасил меня ножнами шпаги, не сомневайтесь!

Я на миг онемела, неприятно пораженная.

— Может, он не узнал тебя? Принял за полицейского шпиона?

— Прекрасно узнал, черт возьми. И есть у меня большая уверенность в том, что меня били бы с меньшим азартом, ежели б я был