«Нант». Когда велись беседы об Индии, роялисты были единодушны: Бонапарту на самом деле не нужен мир, он наращивает силу, чтобы сокрушить всех.

— Неужели? — сказала я недоверчиво. — Какую силу? Кого всех? У него пуста казна, полно проблем, а за Альпами его ждут австрийцы с пушками. Ему впору думать о собственном спасении, а не о войнах.

— Ну, а вот ваш муж и его друзья считают, что он редкий врун и притворщик и всех наивных людей обводит вокруг пальца, как фокусник на ярмарке.

Это очень перекликалось с моим собственным ощущением и словами Буагарди. Впрочем, пора было отправить Брике отдыхать.

Я знала, что, допив кофе, он еще какое-то время будет сидеть на кухне, вытянув ноги к очагу, с наслаждением покуривая трубочку, и не хотела мешать его удовольствию.

— Я оставлю тебя, Брике. Отдыхай. Адриенна приведет к тебе доктора.

Подойдя к двери, я обернулась, кое-что вспомнив.

— Помнишь, в Бретани ты говорил мне, что у тебя есть ко мне просьба? Особая, тонкого свойства просьба?

Брике был до того смущен этим вопросом, что даже слегка поперхнулся кофе. Откашлявшись, он кивнул:

— Да, есть у меня намерение кое-что у вас попросить, мадам. Это вообще-то не обременит вас…

— А если даже обременит? Проси. Ты многое заслужил…

Отведя глаза, он сказал, что непременно скажет мне свою просьбу. Но не теперь, когда у меня столько неприятностей. Позже.

— Позже? Но когда?

— Когда все уляжется. И когда я сам… сам буду к этому готов.

Я ушла, уяснив, что вопрос деликатный и что будет лучше предоставить Брике самому разбираться со своими сомнениями.

Утро, начавшееся так бурно, переросло в ранний скомканный завтрак, который Стефания приказала подать в гостиной рядом с моей комнатой. Настроение у меня было испорчено рассказом Брике; я едва прикоснулась к итальянским макаронам, густо усыпанным пармезанским сыром (по словам Стефании, это было любимое блюдо первого консула), съела несколько абрикос в сахаре, а потом вяло мешала ложечкой оранжевый цветочный чай, не особо прислушиваясь к тому, что говорили за столом родственники. Разговор, впрочем, вращался вокруг одного и того же — судьбы отеля дю Шатлэ, того драгоценного дома, под кровом которого мы нынче завтракали.

Стефания, между прочим, упомянула, что господин Симон снова наведывался.

— Его постоянно вызывают в полицию. В который раз какой-то ничтожный инспектор допытывает его, при каких обстоятельствах состоялась сделка, кто свидетель торгов, почему он сам не пользуется купленным домом… И особенно полицию интересует, почему в доме на правах хозяйки живет, собственно, супруга бывшего хозяина — герцогиня дю Шатлэ.

Я подняла глаза на Стефанию:

— Можно сказать, что я арендую дом. Это легко оформить.

— Господин Симон так и говорит. Но расследование не прекращается. — Во взгляде моей золовки появился жесткий блеск: — Легче всего было бы не оформить аренду, а сказать об этих полицейских происках первому консулу. Нас сразу оставили бы в покое.

«Сказать первому консулу, — подумала я скептически. — Я абсолютно уверена, что эти нападки организованы им самим. И будут длиться до тех пор, пока я не стану шелковая».

— Это не единственное место в Париже, где я могу жить, Стефания. У меня есть дом на Вандомской площади…

— В него нужно вложить не одну сотню тысяч, чтобы придать ему приличный вид, — прервала она меня.

— Не собираюсь из-за отеля дю Шатлэ заискивать перед кем-либо! — рассердилась я. — Я не нищая и не бездомная, да и вы раньше, кажется, жили не на улице.

Лицо Стефании начало покрываться пятнами:

— Мы жили не на улице? Ну, как же, конечно. Что такое брат и семья брата? Ничего. Можно предложить им перебраться куда угодно…

— Куда угодно? — вскричала я. — Мой отель на Вандомской площади — это не «куда угодно». По крайней мере, я его выкупила… можно сказать, купила у самой себя, и ни полиция, ни даже сам первый консул не будет мне там надоедать!

— Ах, вот как? Значит, нам надо готовиться к жертвам? А почему это, собственно? Почему мы должны переезжать из чудесного дома, к которому за пять лет привыкли, если ты сейчас такая влиятельная и важная в Париже дама? Где же тут справедливость?!

Тон Стефании поднимался все выше, она почти галдела, как базарная торговка, и Джакомо положил свою руку поверх ее руки, пытаясь успокоить, но это было невозможно.

— Нет, я хочу знать ответ на свой вопрос! — сказала она яростно, оттолкнув его пальцы. — Твоя сестра приглашена на две недели в Мальмезон, а мы должны переезжать? Что за вздор? Неужели ей так трудно лишний раз улыбнуться в Мальмезоне кому надо, чтобы нас, несчастных, никуда не выталкивали?

Тут настал мой черед подскочить на месте. Вялость с меня как рукой сняло.

— Что-о? — протянула я. — Какой Мальмезон?

Стефания только сердито сопела. Жоржетта втянула голову в плечи под моим взглядом. Джакомо чуть подрагивающими пальцами катал по скатерти хлебную крошку, устремив вдаль взгляд незрячих глаз.

— Сюзанна, — сказал он наконец, — по ошибке я открыл письмо, которое было адресовано тебе. По четвергам мне обычно присылают жалованье от семейства Вернье. Конверт был плотный, я спутал его со своим.

— Ну, допустим… спутал… а кто его прочитал?

— Моя жена. Это случайно получилось, прости.

Стефания ворчливым тоном добавила:

— К тому же, в этом письмо не было ровно ничего секретного. Обычное приглашение…

— Вы становитесь невыносимы, — проговорила я в бешенстве, поднимаясь из-за стола. — Да, просто невыносимы… это неслыханно!

Я отошла к окну, отчасти для того, чтобы успокоиться, отчасти — чтоб прочесть письмо. Это действительно было приглашение: гражданин и гражданка Бонапарты приглашали меня погостить в их загородном доме в селении Рюэль, причем погостить ни много ни мало — целых две недели, до отъезда первого консула в Итальянскую армию, который должен был воспоследовать в начале мая.

Судорожно сжав конверт, я дала волю гневу.

— Я не потерплю, чтобы против меня плели интриги в моем собственном доме. Письма, адресованные мне, первой должна читать я, а не Стефания, Жоржетта или кто-либо еще!

— В этом письме были сущие пустяки! — воскликнула золовка.

— Не тебе судить! Я хорошо вижу, что ты мечтаешь устроить мою жизнь по своему вкусу… но тебе это не по уму и не по силам, поэтому советую даже не пытаться. Я сама решу, как мне поступить. Я… я… я живу на свете не только для того, чтоб служить твоему благополучию! И я еще не забыла, как ты, Стефания, выгнала меня из дома с двумя грудными девочками на руках.

Сдвинув брови, я грозно добавила:

— Все вы готовы