«Двенадцать несогласных» – возможно, и есть национальный бестселлер: разглядев под фирменным панюшкинским микроскопом не что-нибудь, а всамделишную красную свитку, читателю остается лишь поаплодировать сим городским сумасшедшим, потому как двигала ими все же не только жесткая адреналин-зависимость. Не только игра в героев. Вообще же, изучая подобные «пробы жизни», прикидываешь: может, и впрямь лучше будет, если древние пророчества-таки сбудутся, и шарик наш наконец-то очистится? Очистится, не оставив ни «согласных», ни «несогласных».

04.04.2010

Сказки The Best

[«Сказки не про людей»]

А особенно полезна пилюля под названием «Барсучья нора». Сказочка эта про мелического поэта, барсука Митю, sorry за слетевшее с «мышки» ругательство, – квинтэссенция того, что писучее племя называет литературным – и снова sorry – «творчеством». Барсук Митя – настоящий писатель, а все настоящие писатели, по Андрею Степанову, в невероятных сказках которого – бывают ли вероятные? – сквозит что-то латентно-андерсеновское, в глубине души барсуки. Не знали? Есть повод заглянуть в книгу – отлично, помимо всего прочего, арт-лебедевцами оформленную, – петербургского профессора русской литературы. Всамделишную Планету Зверей создал, да каки-их… иным двуногим до микробов тех и собак как до Эвереста. Но не Андрею Степанову: ему-то инсайт цветаевский с русского на русский перекраивать не нужно: «Но как я не поняла раньше: зверь, может ли быть что-нибудь одушевленнее зверя? 1) потому что достаточно убрать одну букву „l“, и получается „душа“; 2) потому что у него еще остается на одну букву больше, чем у „души“. И если говорить серьезно: зверь (animal) – существо в высшей степени одушевленное (anime). Почти имеющее душу (ате)» (М. Ц., «Флорентийские ночи»).

Итак, книжка[101] не про people: да и к чему про них? Мешаются только, в самом деле: везде нос суют, толкаются, гадят куда ни попадя, трупоедством не брезгуют – последний нюанс особенно неприятен барсуку Мите: «Потому что поедать живых существ – все равно что есть самого себя! Потому что мир рушится от живоглотства!». Уж за одну эту фразу Митиного «крестного отца» впору в лауреаты жаловать: Андрей Степанов вкачивает в мозговое вещество читателя энное количество доброты, врачуя усталые анимки человечьи словно б исподволь. Да, врачует «из-под полы»: а что делать? Без морализаторства, вдохновенно, не вспоминая, как кажется, о словечке «антропоморфизм»… Так появляются и говорящий попугай Екатерины Второй, и трогательный микроб Гриша с червяком Пал Иванычем, и Собор, разговаривающий с облаками, и самец береговой гориллы Иван Тургенев, и фрак «Станиславский», танцующий с платьем «Сара Бернар», и русский муравей Кацнельсон, и говорящая собака попяры Симеона, и ожившие шахматные фигуры, и даже мелкий шайтан Бобоназаров, находящийся в вечной земной ссылке…

Можете себе представить Собор на берегу реки, беседующий с пролетающим над ним старым боингом? С облаками? У него ни одного друга, а так хочется «иметь постоянного собеседника!». Сооружения попроще, как водится, зазвездившегося судят: «Не тем у тебя купол занят!» – Собор вздыхает: еще бы, у него не то что с «заземлёнными» отношения странные, но и с самим Режиссером Занебеснутым: хотя «кафедральное положение и обязывало верить», запутался старче – да так, что заболел: температура поднялась («Руководство по наблюдению кучевых облаков»)… Или взять, скажем, червяка Пал Иваныча, наставляющего микроба Гришу («Внутренний мир»): «А жизнь – она такая. Ежели бояться не будешь, то повиляет-повиляет – и сама на волю выведет» – вот и весь курс младого бойца-эзотерика: не бояться.

Особо хочется выделить текст «У попа была собака»: трагичная, невероятно мощная сказка, в которой, как почти всегда у Андрея Степанова, звери оказываются куда человечней тех, кого, вероятно, из-за сбоя некой хитрой космопрограммы, все еще называют людьми. Отдельного разговора заслуживает язык, впрочем, «объем данного эссе не позволяет…» и т. д. и т. п.: словом автор владеет так, что большинству «раскрученных» и «сочувствующих» литераторов не снилось: виртуозно. Ну а сказки эти – конечно же, ПРО и ДЛЯ людей. В том числе и для нас с вами, живущих в местечке, посреди которого «стояла тесная клетка, клетку окружал зоопарк, а зоопарк окружал город Москва». Та самая: кипучая, могучая, самая-самая. Другой нет.

23.03.2010

Про Степаныча, Матку Боску Ченстоховскую да «Св. Иосифа»

[«Крещённые крестами: записки на коленках»[102]]

По батюшке автора величать хочется: Степаныч, не иначе. И – шляпу снять. Руками развести. А потом – слушать, слушать. Долго. Зачем – неведомо, ведь «всё уже было». Лицо мальчика – фотография энкавэдэшного детприемника, пос. Чернолучи, год 1945-й – кажется строгим и одновременно ироничным: листаю приложение, губы поджимаются – вот они, карты дорог, маршруты «бега» длиною в шесть лет! Архивные фото 40-50-х – очередь за пайкой, собрание, перроны, эвакуация и пр. – чередуются с песенными текстами о человечке, чье изображение увидела я впервые на внутренней стороне старой деревянной шкатулки (чьих рук дело?): было мне пять, усы слегка напугали… Но: «От края до края» Инюшкина, «Песня о Сталине» и «Песня дружбы» Суркова, «Песня советских школьников» Гусева, «Бескрайние дали» Левина, – а вот, скажем, под Баха и бездарный видеоряд в выгодном свете предстанет… Ряд же Эдуарда Кочергина под виртуальные фанфары, гремящие в честь гламурного вождика, работает на контрасте отлично – впрочем, приемы автору (словечко какое странное… применительно к Степанычу-то) не нужны. «Записки на коленках» – жанр идеальный для описания того, кто «родился с испугу». Того, кто, перевозимый подальше от войны из города в город, после ареста матери-польки оказывается – да змей пшекающий просто! – в омском детприемнике, он же ДП, созданном аккурат для детей «врагов народа».

Степаныч – мастер деталей: чуйка первоклассная. Да, собственно, весь роман (впрочем, какой же это роман, когда – жизнь целая, непридуманная, именно что честно, – хоть и подворовывал мальчишка у эсэсерии расчудесной, – прожитая!) – это и есть одна, быть может, большая деталь, не заметив, пройдя мимо которой прийти к сколько-нибудь адекватному пониманию очень простых, «очень вечных» вещей, трудно. Это к тому, что в школках проходить надо, в школках… запоем читать будут.

Еще деталь: насельники ДП получают из года в год, 21 декабря, в день рождения вождика, кусок хлеба с маслом – «за детство счастливое наше спасибо, родная страна!». Вот Степаныч и благодарит, благодарит, как может: на вопрос, «чем на жизнь зарабатываешь», отвечает «профиля́ вождей выгибаю» – Ленина со Сталиным выгибать научился так из проволоки, что даже от голода не умер: кормило искусствушко-то, рукастый мальчонка, талантливый (товар с молотка шел) – и у китайца-художника поучиться успел, и «лесную науку» у промышлявших гашишем «лесных людей» постиг, и ворышом-скачком был, и пацаном-майданником, и колонистом-татуировщиком, и «придворным художником паханствующих блатных». Двенадцать лет казенных домов, ночевки в подвижных