Я ругнулась, туша окурок в пепельнице. Сцепила руки на голове в замок. Да что за фигня творится с моей жизнью последнее время? Кто-то там наверху решил проверить на прочность? Тогда хватит, слышите? Я давно на пределе.

— Не мой отец, — проговорила тихо вслух, блуждая взглядом по кухне. Как будто пыталась распробовать эту мысль. А это многое ставит на свои места. Катька была желанным ребенком, а я нет, тем более, что мой настоящий отец, возможно, был просто залетным молодцем. Не припомню, чтобы в жизни матери вообще были мужчины. Или она умела их прятать. Она забеременела, скорее всего, случайно. Но почему не сделала аборт? Может, просто не успела? Да мало ли почему? Ясно одно: я никогда не была желанным ребенком, но родилась. И мать тащила меня на себе одна, проклиная моего отца. А заодно и меня. Особенно, если я и правда на него похожа, как она говорила.

Я села на табуретку, глядя перед собой. Кто был мой отец? Я ведь имела право знать. Бросившись к коробке, стала остервенело перебирать остальное содержимое. Оно летело на диван, наверное, с такой же несдержанностью, с какой Катька закидывала вещи в коробку. На этой мысли я стопарнулась. А она, интересно, знает правду? Не факт. Вряд ли мать делилась с ней подробностями личной жизни. Отец появлялся абы как, мать могла просто не рассказать о его смерти. И зачем, если он все равно никакой роли в жизни не играл?

Я так и сидела на диване, пялясь перед собой, пока не позвонил Тима, сообщая, что они будут через десять минут. Быстро покидав содержимое коробки обратно, пихнула ее на шкаф. Телеграмму сунула в карман. Вещи себе и Катьке собирала, не глядя. Когда вышла из дома, машина уже стояла во дворе. Катька сидела на переднем сиденье, я, затормозив, встретилась с ней взглядом. Сердце сжалось, до того он был поникший. Юркнув на заднее сиденье, тут же столкнулась взглядом с Тимой, смотрящим в зеркало заднего вида. Нахмурившись, он спросил:

— Все в порядке?

Я кивнула, перегнувшись вперед, спросила сестру:

— Ты как?

— Ничего, — ответила она, глядя вперед. Я откинулась на спинку и подумала: ничего. Ничего хорошего.

Вскоре мы были в квартире. Тима проводил нас в гостевую комнату, а я подумала: Катька, наверное, странно себя чувствует здесь на правах просто гостьи. Все-таки дурацкая затея. Зачем я только пошла на поводу у Тимы?

— Есть хочешь? — спросила Катьку, она покачала головой, садясь на кровать.

— Если вы не против, я посплю, — сказала, слабо улыбнувшись. Мы, конечно, тут же ретировались. Молча выпили кофе, сидя друг напротив друга, играя в гляделки. Наконец, Тима встал, взяв меня за руку, повел к себе в комнату. Я села на край кровати, а он устроился на корточках возле меня, положив руки на мои колени.

— Что случилось, пока ты была в квартире? — спросил, внимательно разглядывая, а я только подивилась тому, как легко он меня считывает. Вздохнула. — Вик, — позвал он, заставляя посмотреть себе в глаза. Черт, как же он произносит мое имя!

Я молча вытащила телеграмму из кармана и передала ему. Тима, прочитав, перевел на меня взгляд.

— Ты же вроде знала, что ваш отец погиб? Или это какой-то другой Царев? — спросил меня.

— Тот самый. И погиб он за одиннадцать месяцев до моего рождения.

Тима, чуть поглазев, вздохнул, опуская голову. Снова подняв, спросил:

— И что сама думаешь?

— Да ничего, — усмехнулась я, — по крайней мере, этот факт объясняет отношение матери.

Тима нахмурился.

— А какое у нее было отношение?

Смутившись, я отмахнулась.

— Это уже не имеет значения, Тим.

— И все-таки.

Я вздохнула.

— Ну, скажем так, любимым ребенком я не была.

— Думаешь, твоя мать случайно забеременела?

— Не знаю. Я не помню мужчин в ее жизни. Мне вообще казалось, их нет. Но она могла встречаться с кем-то, не демонстрируя его нам.

— Что, по всей видимости, и делала, — кивнул Тима, садясь рядом. Почесав бровь, добавил. — А Катя? Ведь она старше, могла что-то заметить.

— Вот и спрошу об этом, когда она проснется. Очень о многом надо поговорить, а Катька так подавлена…

— Хочешь, я попробую узнать что-то? Не обещаю, что получится, но кто-то может ненавязчиво покопаться в биографии твоей матери.

Я посмотрела на него долгим взглядом.

— Что? — спросил он.

— Я совсем тебя не знаю.

Тима усмехнулся, взяв за руку, потянул на себя, я не успела сообразить, как оказалась у него на коленях.

— Тима, — прошептала, почти касаясь губ, чувствуя, как по телу бегут мурашки, а сердце замирает, — Катька в соседней комнате.

— Она спит, а я просто поцелую тебя.

— Ты… — договорить я не успела, потому что он начал целовать, и мир остановился. Сердце забилось в непонятном ритме, дыхание вышибло, как только я почувствовала его руки на своем теле, сознание дурманилось, по телу неслись импульсы возбуждения. Оторвавшись от губ, Тима поцеловал скулу, а потом, прикусив, потянул мочку уха, и я тихо застонала, прижимаясь к нему, говоря шепотом ему в ухо и не понимая этого:

— Хочу тебя. Безумно. Хочу быть твоей.

Он, отстранившись, посмотрел мне в глаза, а я вдруг испугалась своих слов. Не того, что их произнесла, они были правдой, а того, что вдруг они окажутся ему не нужны? А тут я со своими признаниями. Не в любви, но около того…

Тима вдруг, резко перевернув меня, уложил на кровать, оказавшись между моих ног. Тормоза начали отказывать, его губы и руки сводили с ума, и я не знала, как остановиться, но он сделал это сам, уткнувшись мне в ключицу и тяжело выдохнув. Мы немного полежали так, пытаясь успокоиться, хотя близость тел не особенно способствовала. Наконец, Тима поднялся, я села рядом.

— Это выше моих сил, — покачав головой, он вышел из комнаты. Я немного посидела, выравнивая дыхание, стараясь не вспоминать только что произошедшее, потому что даже мысли вызывали новый приток желания. Сделав несколько глубоких вдохов, вышла в кухню. Тима курил, глядя в окно. Встав рядом, я занялась тем же. Вид отсюда был шикарный.

— Я не знаю, как сказать Катьке, — произнесла вдруг, не поворачивая головы, Тима тоже не изменил позу. — И что.

Усмехнувшись, он затушил окурок, повернувшись, оперся на подоконник.

— Хочешь, чтобы я ей сказал? — я помотала головой. Тима вздохнул, скрещивая на груди руки. Мы немного помолчали. — Вик, пойми, — снова заговорил он, я, потушив окурок, стояла теперь рядом с ним, тоже опираясь на подоконник, — Катя подавлена, но она имеет право знать правду.

— Какую правду? — сорвалось с губ раньше, чем я осмыслила вопрос. Он снова вздохнул, качая головой.

— У женщин все слишком сложно, нужно непременно услышать те самые слова… — я вспыхнула, отворачиваясь, но тут же заговорила.