Озеро Малави содержит самое большое число видов пресноводных рыб на всей планете, включая более тысячи видов цихлид, которых исследователи эволюционного процесса считают столь же значимыми, как и Дарвиновых вьюнков на Галапагосах.

В «Биг Блю» я торговался за резные изделия со знаменитыми мастерами Малави, ел вкуснейшего местного маслюка, прогулялся по одному из немногих тропических лесов, оставшихся в стране, где мне посчастливилось увидеть (с помощью опытного гида) неуловимого африканского ширококлюва, которого, несмотря на его простенькое имя, днем с огнем не могут сыскать орнитологи. Я сплавился по прибрежным водам озера, несколько раз безуспешно попытался проплыть на тонких, неустойчивых каноэ местных жителей, погружался с аквалангом в африканских водах и увидел невероятное разнообразие ярких пресноводных рыбок, по большей части цихлид, 95 % которых обитают исключительно в этих местах, а также спал десять часов каждую ночь под звуки волн, набегающих на берег в пяти метрах от моей палатки.

Я провел день, фотографируя и общаясь с приветливой британской студенткой и чувствуя, что добиваюсь у нее успеха. Когда она попросила прислать ей несколько симпатичных фото по электронной почте, я почуял удачу. Я признался, что не слишком разбираюсь в компьютерах, и сказал, что смогу завезти фотографии ей лично в Лондоне через шесть недель по дороге домой. И, возможно, я мог бы пригласить ее на ужин после доставки?

– О нет, не беспокойтесь, – ответила она с милой улыбкой. – Просто пришлите их мне по электронной почте. Возможно, ваши внуки смогут вам помочь.

Я, кажется, уже упомянул, что это место совсем не подходило для мужчин пенсионного возраста.

Рядом с «Биг Блю» находилось покосившееся интернет-кафе с шестью компьютерами с медленным трафиком. Здесь я случайно услышал, как молодой человек в соседнем помещении разговаривал по скайпу со своей мамой из Англии. Это был, кажется, его первый звонок ей за три месяца и лишь третий с тех пор, как он покинул просторы Англии семью месяцами ранее. За десять минут он рассказал ей следующее: он понял свое призвание – стать художником-пейзажистом и запечатлевать дикую природу Африки, так что он отказывался от своих прошлых планов стать фотографом. Он продал все свое оборудование для фотографии, чтобы купить дорогие африканские рамы из твердого дерева для картин, которые он намеревался выставить в Берлине в недалеком будущем (хотя он еще и не нашел подходящую галерею). Он прикинул, что примерно через три года сможет навестить родину. У него завязались отношения с девушкой из Мозамбика, но, чтобы мама не волновалась, он уточнил, что не собирается жениться на ней, хотя она, кажется, беременна, но, еще раз, мам, только не волнуйся, она готова оставить заботы о ребенке на себе, потому что «так принято в Африке», и это вообще не проблема. О, и кстати, возможно, он подцепил ВИЧ, но шансы были невелики, и нет, у него пока не нашлось времени провериться, но в течение трех месяцев он пройдет анализы и позвонит маме, чтобы сообщить о результатах. И передай папе привет! Чао!

* * *

Меня преследовали две проблемы на пути к востоку – отсутствие визы в Анголу и ноющая боль в моем нижнем левом коренном зубе.

Я поговорил с группой туристов и не нашел ни одного человека, которому удалось получить ангольскую визу, хотя ирландские велосипедистки надеялись на удачу, ведь «все любят Ирландию». Еще более удручающим стал разговор с женщиной, заведовавшей лагерем в Лилонгве, так как на протяжении всех лет, проведенных здесь, она встретила только двух путешественников, которым удалось получить визу в Анголу. Она пообещала пригласить меня на ужин, если мне удастся достать чертов штамп. К сожалению, эта женщина была абсолютно уверена, что ей не придется выполнить свое обещание.

Мой стоматолог сделал полный осмотр моих зубов за месяц до того, как я покинул Нью-Йорк, и посоветовал мне сделать профилактику корневого канала, но когда я попросил разъяснений, уточнил, что весь осмотр и рентгеновские снимки не позволяли поставить точный диагноз. У меня не было настроения, чтобы проходить, возможно, ненужную операцию по удалению корневого канала, и потому я решил ограничиться спокойным наблюдением.

Конечно, маленькая зараза начала ныть и стрелять через две недели после начала поездки, а затем превратилась в нарыв. Так как и речи не могло идти о том, что я смогу записаться к дантисту в Малави, я закидывался припасенными таблетками амоксициллина три раза в день в течение недели, что помогло заглушить боль, и несколько раз протыкал нарыв стерильной иглой, чтобы уменьшить опухоль. Все это давало мне надежду, что я смогу продержаться еще шесть недель до возвращения домой.

Один раз в неделю я уезжал из Нхата-Бэй на 25-часовой тур по озеру Малави на «Илала» – дряхлом кораблике, похожем на тот, что описывается в «Лорде Джиме». «Илала» просто ждала момента, когда произойдет катастрофа, ведь на ее борту было всего две спасательные лодки, рассчитанные на 22 человека, один спасательный плот и четыре спасательных жилета, в то время как пассажиров было в десять раз больше. Это была одна из тех ржавых посудин, которая могла на несколько часов привлечь внимание таблоидов, утянув на дно всех своих пассажиров. Но если вам нужно пересечь озеро, другого выбора нет. А мне нужно было пересечь озеро.

Хотя я обычно ездил вторым классом на поездах и кораблях в странах третьего мира, чтобы быть окруженным местными, а не богатыми туристами, шестое чувство подсказало мне в этот раз не стараться унять свое колониальное чувство вины и заказать каюту в первом классе.

Второй класс был не отсеком, а ужасно влажным, зловонным и невыносимо жарким коридором, битком набитым мешками, сумками, орущими младенцами и примерно четырьмя сотнями потных, полураздетых людей с острыми локтями, уместившихся в пространстве, рассчитанном на 40 человек, – без сидений, света, туалета, воды, кондиционера и даже подобия ветерка. И так 24 часа. (Третий класс просто выходил за рамки моего воображения, это было больше похоже на жестокую пытку, чем поездку по озеру.)

На этом судне не было места сухопутным старикам.

Когда наше плавание подходило к концу, я с нетерпением ждал схода на землю. Но это было невозможно. Большинство деревень около места, где «Илала» ссаживала своих пассажиров, были слишком бедными, чтобы выстроить приличный причал или пристань. Приходилось передавать свой багаж из нижних кают на палубу, с которой его скидывали в опасно раскачивающуюся спасательную лодку, затем следом за багажом самому спуститься по хлипкой подвесной лестнице в уже до предела нагруженную лодку, пережить тошнотворную пятнадцатиминутную поездку до берега и в конце концов пройтись по колено в воде со всеми своими пожитками.

За одну остановку до моей деревни мы простояли шесть с половиной часов, пока с борта сходили пассажиры и работники, несшие высушенную рыбу, бананы, цинковый кровельный материал, моторное масло и огромное количество мебели. Поэтому мы достигли моей остановки глубокой ночью и на семь часов позже запланированного.

После того как я спустился на сушу, я не увидел ни одного автобуса, маршрутки или другого средства передвижения в крошечном пограничном городке Метангула и был уверен, что не найду ничего до самого рассвета. После нескольких часов торговли я смог убедить сотрудника иммиграционной службы, который только закончил свою смену, довезти меня и одну пару из Швейцарии через леса до Личинги – сонной столицы провинции Ньяса в северной части Мозамбика, которую местные остроумно назвали «o fim do mundo» – край света. Это самая малозаселенная провинция в Мозамбике, да и во всей Африке, где царят голые скалы, каменистые уступы, негостеприимная земля и большое озеро. За последние пять часов нашего плавания я увидел с корабля лишь четыре домика. Сидя в автомобиле, мы смогли разглядеть шесть лачуг и две машины, которые ехали со скоростью 90 километров в час.