Я кивнул. Этого мы тоже ожидали. Смысл моего последнего публичного унижения состоял не в том, чтобы заставить командира поверить в ложь, а в том, чтобы понравиться ему настолько, чтобы он принял частицу правды.

– У моей наставницы, – я показал на Фериус, – болезнь, которую не может вылечить ни один целитель нашего народа. До нас дошли слухи, что Бог Берабеска реален, что он живёт в вашей столице и творит чудеса. Я надеялся…

Дальше будет сложно, потому что честность даётся мне нелегко. Я задержал взгляд на Фериус. Моей наставнице. Моём друге. Той, которая сотни раз спасала мне жизнь и взяла несчастного, самовлюблённого мальчика, не видевшего ценности ни в чём, кроме магии, а потом открыла мне глаза на то, что в нашем мире действительно имеет значение. Я совершенно ясно вспомнил день, когда впервые её встретил, эти смеющиеся зелёные глаза, эту сводящую с ума ухмылку и дикую доброту в каждой чёрточке её лица после того, как она вернула воздух в мои лёгкие и заставила моё сердце снова забиться.

Теперь она умирала. Медленно, мучительно, неумолимо.

– Если он Бог, я заставлю его спасти её.

Я выбрал неподходящие слова. Никому не нравится, когда ты говоришь, будто можешь заставить их божество выполнять твои приказы. Но это была правда, а время от времени нечто столь бесполезное, как правда, может звучать убедительно.

Челюсти командира напряглись, но потом его лицо смягчилось.

– Я бы избил человека почём зря за такое богохульство, – сказал он и занёс руку, как будто хотел меня ударить.

Но меня били столько раз, что я мог распознать финт. Я стоял, не дрогнув, когда он поднёс ладонь к моей щеке и осторожно удержал руку.

– Визирь Калифо пишет, что мужество исходит от Бога. – Он убрал руку и начал сворачивать хлыст. – Своим мужеством ты заслужил право добраться до столицы.

Командира звали Келиш – как выяснилось, берабесский вариант моего собственного имени. Когда-то в глубокой древности некий старинный общий язык дал корень обоим словам: Келиш на языке берабесков означало «умное и энергичное дитя», а Келлен (согласно предполагаемым исследованиям Шеллы на эту тему, когда мы были детьми) означало «неуклюжий, идиотский, упрямый мальчишка, который думает, будто изображать умного – то же самое, что быть умным».

Возможно, в её переводе что-то потерялось.

– У тебя неплохо получается действовать на доске. – Квадан Келиш, ухмыляясь, поднял одного из своих крошечных деревянных копейщиков и опрокинул им моего визиря. – Но чтобы стать мастером игры в шуджан, требуется целая жизнь.

Шуджан был разновидностью (хотя Келиш называл его родоначальником) тех военно-стратегических игр, которые я видел в нескольких странах континента, в первую очередь в Гитабрии и Дароме. Самым заметным нововведением берабесской игры являлась доска с шестью сторонами вместо четырёх.

– Позволяет обходить с фланга, – объяснил Келиш. – Никогда две армии не сражались, бросаясь друг на друга по прямой.

Я вслух подумал, не связаны ли шесть сторон с шестью ликами Бога Берабеска, за что получил подзатыльник. Хотя подзатыльник был раздражающим и болезненным, он явно спас меня от чего-то худшего, учитывая, как некоторые из оказавшихся поблизости воинов уставились на меня, услышав столь богохульное предположение.

– У Бога есть один лик, который он дал своим детям, – произнёс Келиш.

– Но у всех нас разные лица, – возразил я.

Может показаться – глупо так говорить, учитывая религиозный пыл берабесков, но я заметил, что Келишу очень нравится поправлять меня, особенно если это превращает меня в мишень для шуток.

– Ты никогда не видел изображений Бога? – спросил он.

– Насколько я понимаю, его изображения не одобряются.

Он нахмурился.

– «Не одобряются»? Почему Бог должен бояться собственного изображения? Есть только один запрет: на создание его ложных изображений.

Келиш полез в заплечную сумку.

– Вообще-то каждый воин держит при себе изображение Бога, чтобы не забывать, кто его истинный командир.

Он протянул мне маленький бронзовый диск, похожий на дароменскую камею, только более плоский и не такой изукрашенный. Заметив крошечную застёжку, я раскрыл диск на две половинки и увидел изображение. Я смотрел на молодое, худощавое лицо, загорелое в путешествиях и довольно растерянное.

– Это же зеркало, – сказал я.

Келиш снова меня стукнул.

– Видите, как глупы чужестранцы? – спросил он своих воинов. – Они даже не могут узнать Бога, увидев его лицо!

Раздался громкий смех. После чего Келиш пространно объяснил, что у всех нас один и тот же лик Бога, и только тщеславие заставляет нас верить, будто мы отличаемся друг от друга.

– Наша религия – религия единства, – объяснил он.

– В которой шесть священных книг?

Ох, зря я продолжал испытывать судьбу, но мне действительно любопытно было понять природу их Бога, особенно учитывая то, что я имею солидный шанс его убить. Кроме того, несмотря на все предостережения против богохульства, стоит разговорить воинов Берабеска, и они с удовольствием обсуждают религию.

– Есть всего один истинный кодекс, так же как один истинный Бог, – сурово произнёс Келиш, заново расставляя на каждой из шести сторон доски для шуджана – два набора по шесть фигур.

– Откуда ты знаешь, что твой Бог – кающийся – и есть истинный? – спросил я, уже обдумывая, как сделаю первый ход одной из своих фигурок правоверных. Правоверные были воинами, способными атаковать в любом направлении, находясь по крайней мере на расстоянии двух ходов от визиря. Атаковать рядом с визирем они не могли, но их нельзя было и убить, поэтому обычная стратегия берабесков заключалась в том, чтобы держать их вблизи от визиря. Однако я использовал правоверных слегка безрассудно, наверное, потому, что однажды меня чуть не убил их отряд, и теперь мне нравилось смотреть, как они умирают.

– Мы знаем, что наш Бог – истинный, потому что все знаки ясно об этом говорят, – ответил Келиш, делая ход одним из своих копейщиков.

– Но вы же солдаты. Почему бы вам не поверить, что Бог – это воин? Вот ты лично командуешь тысячами солдат, тщательно выверяя точность их передвижений, как должен делать часовщик. Почему бы не поверить, что Бог такой же, как ты?

Келиш показал на себя, потом на других солдат неподалёку, чистящих доспехи или латающих изношенную одежду.

– Посмотри, как мы живём, мальчик. Вдали от домашнего уюта, под жарким солнцем пустыни, где жизнь наша полна лишений и кровопролития. Кто, кроме кающегося, согласился бы вести такую жизнь?

Я подумал, не ответить ли: «кровожадные убийцы?», но Келиш ещё не закончил. Он показал на юг, в сторону столицы.

– В трёхстах милях отсюда ждёт Бог, один в огромном храме, никогда не покидая его шпиля, хотя мог бы предъявить права на весь мир. На что это похоже?