Вечерело, и я готов был отправиться на поиски постели, поэтому уступил.

– Похоже на кающегося грешника в тюрьме, которую построил он сам?

Келиш улыбнулся и поднял руки, обратив их ладонями к небу.

– Видишь, мой господин? Даже нижайшего из язычников можно обратить в твою веру!

Насчёт этого я сомневался, но не рвался продолжать дебаты. Но, не успел я встать, как Келиш схватил меня за плечо.

– Ты видишь правду, Келлен, хоть и пытаешься закрыть на неё глаза. А знаешь, почему?

– Потому что даже нижайшего из язычников можно…

– Потому что ты сам грешник, – теперь он говорил тише. Келиш кивком показал на дальнюю сторону лагеря, где Фериус спала беспокойным сном в палатке, которую нам уступили. – Тобой движет чувство вины.

– Я не сделал ничего такого, чтобы…

Он снова меня перебил.

– Твой языческий народ, без сомнения, считает вину недостатком. Слабостью. Но мы с тобой знаем правду. Вина – это совесть. Покаяние – не только монета, которой мы расплачиваемся за свои грехи, но и средство для исправления несправедливостей мира.

Была какая-то странная мягкость в этом большом, грубом воине, который, если бы не моя удачная шутка, мог бы повесить нас за шпионаж. Возможно, маленькие проявления доброты – игра со мной в шуджан, позволение усомниться в его вере – входили в его личное покаяние. Интересно, что он почувствует, когда узнает, что ценой моего искупления может стать смерть его Бога.

– Иди спать, Келлен, – сказал он. – Даже кающийся грешник должен отдыхать.

Как я ни пытался вести себя тихо, нырнув в палатку, Фериус почти сразу проснулась. Я заметил, что её пальцы дрожат, когда она потянулась за парой острых как бритва стальных карт, которые держала под подушкой.

– Малыш? – спросила она.

Её глаза были мутными, а лицо таким бледным, что я как будто видел под кожей кости её черепа.

– Спи, – сказал я. – Если только не… Тебе что-нибудь нужно?

Она покачала головой.

– Просто немного подремала. А где белкокот?

– Думаю, охотится.

Фериус усмехнулась.

– Скорее всего, ворует.

На самом деле Рейчис сидел на дереве рядом с нашей палаткой, чтобы каждый, кто осмелится подойти слишком близко, дорого заплатил бы за то, что потревожил покой Фериус. Но я ей этого не сказал. Она ненавидит, когда её защищают.

– Забавно, что он застрял с тобой так надолго, тебе не кажется? – спросила она.

Вопрос застал меня врасплох.

– Что ты имеешь в виду? Мы деловые…

Она отмахнулась.

– Вы деловые партнёры, усекла. Но он же белкокот. Ты не думаешь, что ему хочется…

Фериус подняла на меня затуманенные глаза. На моём лице она увидела нечто, заставившее её заколебаться.

– В чём дело?

– М-м-м? Ни в чём. Просто устала, и всё. – Она протянула палец и слабо ткнула меня в тыльную сторону руки. – Значит, ты опять провёл вечер с тем сумасшедшим кваданом?

– На самом деле он гораздо добрее, чем кажется.

– Он религиозный фанатик. Никто не говорит, что они не могут быть милыми людьми.

– Не знаю, – ответил я, разворачивая свой спальный мешок. – Стоит взглянуть на вещи с его точки зрения, и в его вере появляется определённая логика. Может, даже некое благородство.

Фериус рассмеялась и спохватилась только тогда, когда начала кашлять. Ей пришлось сплюнуть, и след крови в слюне выглядел так, словно пытался скользнуть обратно к ней. Протянув руку, Фериус взяла меня за подбородок, чтобы я не смотрел на кровь.

– Значит, Келиш не так уж плох?

Я знал, что она пытается меня отвлечь, но всё равно подыграл.

– Думаю, он пытается обратить меня в свою веру.

– Похоже, пока он неплохо справляется.

– Вовсе нет. Я просто… В этих людях есть нечто большее, чем я думал вначале, вот и всё.

Она снова рассмеялась.

– Вот что мне в тебе и нравится, малыш. Куда бы мы ни пошли, какими бы странными ни были люди, стоит мне ненадолго оставить тебя с ними, и ты начинаешь глядеть на мир так же, как они.

– Думаю, потому что я легковерный.

Она покачала головой, внезапно сделавшись серьёзной.

– Нет, малыш, потому что ты – аргоси.

Фериус редко делала мне комплименты, а когда такое случалось, из-за её язвительного тона трудно было сказать, насколько искренни её чувства. Но время от времени она говорила что-нибудь настолько простое, настолько бесхитростное, что я внезапно ловил себя на том, что с трудом сдерживаю слёзы.

Её глаза закрылись, а дыхание стало таким тихим, что я засомневался, жива ли она.

– Фериус? – окликнул я.

– Да, малыш, – прохрипела она.

– Я тебе помогу. Я знаю, ты не любишь, когда за тобой присматривают, и уж прости меня за это, но я не позволю дурацкому Проклятию тебя забрать. Где-то в Берабеске, будь то у Бога или какого-нибудь визиря, должно быть лекарство. Я заставлю нам его отдать. Мне плевать на цену или на то, что ради этого я должен сделать, но именно так всё и будет.

– Знаю, малыш, – сказала она, всё ещё не открывая глаз, и потянулась к моей руке, но на этот раз не закончила жеста. – Потому что ты Келлен.

Одним из достоинств путешествия вместе с армией является то, что так гораздо легче проникнуть во всевозможные места, которые в противном случае могли бы оказаться для вас недоступными – например, в город, настолько переполненный людьми, что в сравнении с ним многолюдная столица Дарома смахивала на город-призрак.

– Под любящим оком Господа, – выругался квадан Келиш, глядя на потный, бурлящий город. Язык берабесков страдает заметным недостатком ненормативной лексики. – Я не знаю, считать это великолепием или сумасшествием.

– Разве ты не бывал здесь раньше? – спросил я.

Он энергично помотал головой.

– Как наставляет визирь Фейбас, утешение очага – это прутья решётки, которые держат в клетке душу истинно кающегося.

Махан Мебаб на самом деле состоял из двух городов: один – внутри другого. Махан, то есть «славный», был крошечным, огороженным стеной районом сверкающих шпилей, возвышающихся над храмами и дворцами. Вокруг лежал Мебаб, что может означать либо «поклоняющийся», либо «стоящий на коленях», смотря как перевести. Здесь сверкающие улицы из искрящегося на солнце белого камня были вымощены идеальными геометрическими узорами, которые заставляли задуматься – может, город и вправду спроектировал Бог. Мебаб явно не был рассчитан на людей.