– Ну? Никто и не узнает. А то сейчас вызову надзирателей, они за бесплатно найдут. И ты, дурак, останешься без целкового.

Лузгин протянул руку, сунул билет за пазуху и сказал:

– В трубе он.

– Вынь, а то пачкаться неохота.

Арестант послушно залез в вентиляционную трубу и достал оттуда бумажку:

– А вот.

Лыков развернул ее и прочитал вслух:

– Как будешь входить в первые двери, то скажи: «Помяни Господи царя Давида и кротость его». Как войдешь в комнату, где суд, толкнись о притолоку и скажи: «Фрол и Лавр, стены и лавы, говорите все за нами». Потом читай: «Иду я, раб Божий Феонент, на суд к рабу Божию (тут скажешь имя кто на тебя подал). Железным тыном заграждаюсь и синим морем заливаюсь. Когда тот раб Божий (имя) железный тын проломает и сине море поразбивает, тогда он меня достанет. Как под потолком матица онемела, так бы и раб Божий (имя) онемел бы перед рабом Божиим Феонентом».

– Что за чушь? – возмутился коллежский асессор. – Это же набор глупостей. Как можно в это верить?

– Ничего не чушь! – обиделся Лузгин. – Завсегда действует, кажинный арестант вам подтвердит. Были бы у меня деньги, купил бы и я такой. А тут оговорили, и сиди…

Сыщики вернулись в управление и вызвали Лакомкина. Тот вошел спокойный, даже чуть насмешливый.

– Ну, будешь признаваться или как? – спросил Алексей.

– Да в чем?

– Кто тебе на самом деле продал порт-папирос?

– Говорил уже вашей милости, да вы все не верите. Босяк какой-то в чайной. Глаза больные, слезятся. Имени не знаю.

– На заговор надеешься?

– Какой заговор? – побледнел арестант.

– А вот на этот, – сыщик вынул свой трофей. – Ты его, надеюсь, наизусть выучить не успел?

Лакомкин переменился в лице:

– Ваше высокоблагородие! Имейте же совесть!

– Что? Это ты мне про совесть? А если я тебя в муку изотру?

Вор сидел раздавленный. Заучить абракадабру он явно не успел и теперь мысленно рвал на себе волосы…

– Повторяю вопрос: кто продал тебе папиросник?

– Латыш один…

– Как зовут?

– Не знаю, ей-богу, не знаю.

– А как выглядел?

– Лет двадцати, белобрысый… Крепкий такой. Есть силенка у ребенка!

– Одет был в куртку на вате? – мгновенно сообразил Алексей.

– Точно. А вы откудова знаете?

– Давай подробнее. Все, что вспомнишь. Где встречались, какие есть особые приметы, речь, волосы, руки-ноги, все мне опиши. Может, он обмолвился, где живет? И не было ли с ним мальчишки-железнодорожника?

– Был, – ответил Лакомкин. – Черненький такой, лет семнадцати, не больше.

Лыков с Кнаутом переглянулись.

– Ну вот и пошло дело, – констатировал надворный советник. – Кутили на реке, в корчме?

– Все-то вам известно…

– Где именно?

– На Малом Фегезаксгольме.

– У Папе? – оживился коллежский асессор.

– Так точно.

– Известный притон, – сообщил тот питерцу. – Ну, Папе я разговорю. И вообще, Лакомкин, если ты поможешь нам поймать этих негодяев, то мы тебя отпустим. До следующего раза, правда, но отпустим. Однако сначала заслужи.

– Да я всей душой…

– Они ведь не ваши, не уголовные? – спросил Лыков, как о чем-то само собой разумеющемся.

– Угу. Политические.

Кнаут аж подпрыгнул:

– Кто-кто?

– Политические. Называют друг друга так смешно. Этот, белобрысый – товарищ Аксель. Черненький – товарищ Эмиль. А главный у них – товарищ Мартин, но его я никогда не видел.

Начальник сыскного отделения возмущенно сказал:

– Нет у нас в Риге никаких политических!

– Теперь есть, – возразил Лыков.

– Это мальчишки! Одному двадцати нет, а второму только семнадцать.

– Так всегда и бывает.

– Как бывает? Поясните, Алексей Николаевич.

– За мальчишками стоит кто-то взрослый, умный и циничный. Я столкнулся с этим в Варшаве. Юношей просто увлечь красивой идеей наподобие всеобщего равенства и братства. И тогда они легко пойдут убивать тех, кто против. Враги равенства? Казнить их! Молодые, без мозгов еще. Никого не жалеют, ни себя, ни других.

– Что это значит, Алексей Николаевич? – серьезно спросил Кнаут.

– Это значит, Александр Иванович, что у вас в городе беда.

Вор с любопытством слушал разговор двух сыщиков, которые совсем забыли о нем.

– Беда?

– Именно так. Язепа Титуса почти наверняка убили они. За что, мы пока не знаем. Помните пуговицу с железнодорожной шинели, что нашли в кулаке у барыги? Это его пуговица, товарища Эмиля.

Кнаут помолчал, потом заговорил с усилием:

– Прошу меня простить. Я… вы… – Поискал слова и продолжил: – Вы многому меня научили буквально за последние несколько часов. Думал, я тут один сыщик, а вы приехали умничать. И вдруг такие открытия.

– Какие?

– Ну, про заговор от суда я впервые узнал. А без этого Лакомкин никогда бы не раскололся.

– Точно! – обрадовался вор.

– И насчет мальчишек вы скорее всего правы. Если бы я с самого начала помогал вам, а не ставил палки в колеса, вы уже нашли бы убийц. С вашим-то опытом.

– Может быть, – безжалостно подтвердил Лыков. И добавил: – Жаль, мы с вами все-таки на усы не поспорили.

– Да, – понуро согласился Кнаут. – Ходил бы я бритый…

– Как немец! – хором сказали оба сыщика и рассмеялись.

Обстановка разрядилась. Лыков продолжил:

– Теперь надо действовать быстро, ведь эти товарищи не просто так столкнули лбами атаманов Московского форштадта.

– Что же им нужно?

– Тем, в Варшаве, нужны были потрясения.

– О боже… Но все равно не пойму. Взрослые опытные мужчины, преступники-рецидивисты – как они попались на удочку юнцов?

– Говорю же: за ними стоит взрослый. Парни – только марионетки.

Сыщики продолжили допрос Лакомкина, но тот не добавил ничего важного. Аксель бывает в корчме Папе изредка. Где живет, никто не знает. Эмиль заходил всего один раз. Оба латыши, какие-то странные, будто начетчики-староверы. Талдычат про угнетенных, которых надо освобождать. Где их найти? Анчутка[63] знает…

Вора вернули в тюрьму. Может, посидит да еще что вспомнит. Сыщики разделились: Лыков отправился в ГЖУ за справками на товарищей, а Кнаут поехал на Малый Фегезаксгольм.