Кто узнал бы известного реставратора и историка живописи в этом человеке, мчащемся по весенней степи верхом на соловом коне, вслед за девушкой с волосами цвета воронова крыла?

Так же неожиданно, как она помчалась вперед, Шукран перевела свою лошадь на шаг, взмахнула ладонью, повернувшись к спутнику.

– Вот оно – урочище Сары-Таг! – проговорила девушка, вытянув вперед руку.

Казалось, перед ними была все та же степь – но она незаметно переменилась, помрачнела, как мрачнеет море перед грозой. Равнина впереди немного понижалась, и по ней змеилось почти пересохшее русло узкой степной реки, даже не реки, а извилистого ручья с мутной желтоватой водой.

– Это река Сары-Су, – Шукран как будто представила Старыгину своего давнего доброго друга. – Ранней весной она превращается в бурный поток, все сметающий на своем пути, сейчас она заметно обмелела, а к июню вовсе пересохнет. Свое начало эта река берет на горе Улан-Шан…

Старыгин повернул голову в том направлении, куда показывала Шукран, и снова увидел двуглавую гору, разделенную пополам ущельем, словно сабельным ударом.

Теперь гора была гораздо ближе, она виднелась отчетливо. С этой горой было связано что-то важное, что-то очень важное…

– Видите – это несомненно она, гора с той итальянской картины! – воскликнула Шукран, привстав в стременах.

Старыгин с трудом вспомнил, что прилетел сюда, в эти удивительные края, чтобы исследовать картину, найденную в запасниках музея. Кажется, у него была еще какая-то цель… какая-то важная цель… настолько важная… как он мог ее забыть?

Он мучительно пытался вспомнить эту цель – но не мог, ее словно выдуло из души вольным степным ветром… или, скорее, ее унесла мертвая река, пахнущая отцветшими цветами и палыми листьями, река, древняя, как само время.

Он мучительно напрягал свою память – но не мог вспомнить ничего, кроме темноты, кроме мертвой реки из своего сна, кроме старухи, повторявшей на непонятном гортанном языке монотонные заклинания, старые и могущественные, как сама степь.

– Ваша бабушка… – проговорил Старыгин, потирая лоб. – Мне приснилось, что она произносит какие-то заклинания… приснилось, что она колдует…

– Приснилось? – Шукран подъехала к нему совсем близко, так, что их стремена едва не сцепились. – Приснилось? Нет, вам ничего не приснилось! Моя бабушка – настоящая шаманка. Она знает очень сильные заклинания. Она может навести порчу или снять ее, может найти потерявшуюся овцу, не выходя из своей юрты, только глядя на огонь в очаге… и я тоже кое-чему от нее научилась!

– Находить пропажи? – спросил Старыгин, снова почувствовав запах Шукран – горьковатый и волнующий, как запах полыни, терпкий и медовый, как запах весенних степных цветов.

– Нет, я умею приворожить того, кто мне приглянулся! – ответила она, дерзко и насмешливо глядя прямо в его глаза.

Ветер завладел ее волосами, и они внезапно облепили лицо Старыгина. Из таких волос делали тетивы для половецких луков… тетивы и арканы, которыми степные кочевники стреноживали своих коней!

Сердце Старыгина пропустило удар, оно было стреножено, как конь стреножен арканом из женских волос…

– Нравится? – едва слышно спросила Шукран, еще ближе придвинувшись к нему.

– Очень… – хотел ответить Старыгин, но не смог, потому что его губы слились с сухими и горьковатыми губами девушки.

Мир на мгновение перестал существовать. Старыгин забыл не только то, ради чего он приехал в эти степи – он забыл даже самого себя, свое имя, свою суть. Теперь существовали только губы Шукран, одновременно сухие и нежные, жадные и щедрые…

Внезапно поцелуй оборвался, девушка, дразня его, отъехала в сторону, резко выкрикнула – и ее кобыла помчалась вскачь вдоль русла желтоватой степной реки.

Старыгин ударил своего коня пятками – и тот помчался вслед за Алтынкыз.

И снова степной ветер развевал гривы лошадей и наполнял сердце Старыгина необыкновенной радостью и свободой…

Казалось, еще немного – и он нагонит девушку, захватит ее в плен!

Хотя, скорее, это она сама захватила в плен его сердце, околдовала его, перевернула его душу!

Старыгин снова ударил Темира пятками, подбодрил его криком – и конь помчался еще быстрее, нагоняя прекрасную всадницу… или это она сама специально придержала свою лошадь?

Старыгин приблизился к Шукран, потянулся к ней с седла, обхватил девушку за талию и снова припал к ее губам…

На этот раз поцелуй длился дольше, гораздо дольше. Лошади перешли на шаг, они медленно двигались вдоль желтой обмелевшей реки, почти соприкасаясь боками, а их всадники все не разнимали рук, не разжимали губ…

Старыгин почувствовал, что тело Шукран стало горячим и податливым, она прильнула к нему, ожидая его следующего шага. Тогда, на мгновение оторвавшись от ее губ, он соскользнул с седла, подхватил девушку на руки, отнес ее на невысокий пригорок и бережно опустил на землю. Они снова слились в поцелуе, сплелись в жарком, жадном и нежном объятии. Девушка билась в его руках, как бьется рыба в сетях, как бьется пленная птица в силках птицелова. Жар и нежность объятий нарастали, охватывая слившиеся тела мужчины и женщины, как всепоглощающий степной пожар – и вдруг разразились прекрасной грозой, свежим летним ливнем, волшебной музыкой, серебряной песней фанфар, песней любви и победы.

Они лежали рядом, блаженно опустошенные.

Старыгин смотрел в бесконечное, бездонное степное небо, по которому одно за другим проплывали легкие перистые облака. Они неторопливо плыли с востока на запад, из бескрайних просторов Азии в Европу, как когда-то, сотни лет назад, по этим степям проходили купеческие караваны, везущие шелк и фарфор, пряности и драгоценные ткани, золото и невольников…

Неужели, думал Старыгин, неужели это я лежу сейчас под выцветшим от беспощадного солнца степным небом рядом с яркой и сильной девушкой, родной дочерью этих степей?

Что нашла она во мне, городском до мозга костей человеке?

Или это – древняя, как мир, тяга противоположностей? Тяга дикой степи к сложной и богатой культуре оседлого мира, тяга земледельцев и горожан к свободным и сильным всадникам степей?

Перистые облака плыли над ним с востока на запад.

Вдруг в самой глубине его сознания шевельнулось неясное воспоминание.

Где-то там, на западе, там, куда уплывают эти легкие облака, есть девушка…

Он пытался вспомнить эту девушку – но не мог, его память была зачарована, заколдована, засыпана снегом северных лесов, песком южных пустынь.

Какая девушка? Что за странное воспоминание шевельнулось в его душе? Есть только одна девушка на свете: смелая, сильная, яркая девушка – Шукран…

– О чем ты думаешь? – спросила Шукран, приподнявшись на локте и вглядываясь в лицо Старыгина.

– О тебе, – ответил он – и эти слова были одновременно правдой и неправдой.