Я медленно и неохотно приблизилась, чтобы рассмотреть всю композицию вблизи.

Под простыней совершенно точно помещалось тело, судя по габаритам – мужское.

– Ничего не понимаю! – честно признался мой здравый смысл. – Они тут кого-то убили? Без тебя?!

– Эй! Под простыней! – опасливо позвала я, демонстрируя чудеса логики. – Ты вообще кто?

Как и следовало ожидать, ответа я не получила, поэтому осторожно потянула за край простынки.

– Ай!

Высунувшаяся из-под ткани рука сцапала меня за запястье.

Это было чертовски неожиданно и столь же пугающе, но я узнала дорогие часы и со смесью облегчения и негодования рявкнула:

– Караваев!

– Люся! – отзывом на пароль донеслось из-под простыни.

– Караваев, ты меня напугал!

– Не поверишь – ты меня тоже!

Тело под простыней наполовину воздвиглось – село, не сняв покрова, и превратилось в подобие Маленького Привидения из мультика про Карлсона.

– Ты почему тут так лежишь?!

Простыня сдвинулась, открыв один голубой глаз, взирающий на меня откровенно недовольно.

– Потому что я всю ночь спал в этом дурацком гамаке, свернувшись в бараний рог, и теперь у меня ужасно болит спина! А когда болит спина, нужно полежать на ровной твердой поверхности. И этот стол – единственное, что подходит!

– А простыней ты зачем накрылся?

– От комаров, разумеется!

– А цветы зачем? – Я наклонилась и понюхала осыпающиеся тюльпаны.

– Зачем, зачем… Тебе нарвал. – Ворча и кряхтя, Караваев слез со стола, продолжая кутаться в простыню, как Гюльчатай. – Вот, так и стой!

– В полупоклоне с мордой в банке? Зачем?!

– Морду из банки можешь вынуть, главное, оставайся на месте, за мной не ходи. – Караваев-Гюльчатай гигантской белой бабочкой упорхнул в сарай. – Я должен привести себя в порядок!

– Что ж там за беспорядок у него? – заинтересовался мой авантюризм. – Неприличная татушка на груди? Волосы на ногах разлохматились? Резинка в трусах лопнула?

Жутко захотелось подкрасться к сарайчику и подсмотреть в щелочку, но я благородно удержалась.

Покричала с места:

– А где все? Петрик, Эмма, Брэд Питт?

– Эмма с водителем поехали в город за продуктами, Петрик попросил подбросить его домой, он хочет сегодня сходить на разведку в офис, а пес удалился по-английски, не изволив уведомить меня о своих планах, – ответил голос из сарая.

Через минуту Караваев вышел оттуда в импровизированном килте из все той же простыни, и я узнала, что никаких татушек на видимых частях организма у него нет, а ноги не нуждаются в расческе, потому что не очень-то они и волосатые.

– Осталось выяснить про резинку в трусах, – попытался подначить меня кто-то из внутренних сущностей, но я не повелась на провокацию.

– Постой еще тут, пожалуйста, я оденусь, – попросил Караваев, проходя мимо меня в домик.

В белой простыне на голое тело и с зеленым пятном вокруг глаза он выглядел как восставшая жертва пейнтбольного сражения, ограбленная мародерами.

Пятно, кстати, до сих пор не сошло, только размазалось, округлившись, – поначалу это была довольно четкая разлапистая клякса.

– Мне очень жаль, что зеленка никак не отмоется, – сказала я закрывшейся двери домика. – Кто же знал, что раствор бриллиантовой зелени двадцатилетней выдержки – такая мощная штука!

– Посильнее «Фауста» Гете, – поддакнул Караваев в хате.

Потом он загремел там посудой, и я рассудила, что начало приготовлений к завтраку означает окончание интимных процессов вроде переодевания, поэтому тоже пошла в дом.

– Ты будешь есть омлет из порошка? Или подождешь капучино с круассанами? – проинспектировав буфет, спросил меня Караваев.

– Что за вопрос! Подожду капучино, конечно! – Я опустилась на кушетку.

– Я тоже. – Караваев сел рядом со мной.

Мы с минуту посидели, как детсадовцы на стульчиках – чинно сложив руки на коленях и притворяясь, будто не чувствуем себя при этом идиотами. Потом я вспомнила наставления Ба Зины («Пока готовится праздничный стол – предложи гостю посмотреть альбом семейных фотографий») и вспорхнула с кушетки, радуясь, что мне есть что предложить Караваеву в этом смысле.

– Не хочешь посмотреть фотографии? – Я плюхнула гостю на колени пыльный фотоальбом из кладовки Ираиды.

– А среди них есть твои? – чихнув, спросил гость.

– Возможно. Давай открывай! – Мне и самой захотелось посмотреть эти снимки.

Альбом был действительно старый. На большинстве фотографий Ираида, узнаваемая благодаря неизменному монументальному начесу в виде башни, была еще не дряхлой ссохшейся бабкой, а энергичной мясистой теткой, какой я запомнила ее в детстве. Выцветшие черно-белые снимки запечатлели бабулину подругу в самых разных видах, позах и компаниях, среди которых нашлась одна, заинтересовавшая нас с Караваевым.

Я удержала его руку, перелистывающую страницы альбома, чтобы внимательно рассмотреть групповое фото с участием Ба Зины. На нем Ираида в цветастом пышном платье громоздилась с левого края, а моя любимая бабуля высилась в центре кадра, как корабельная сосна рядом с плодоносящей яблоней: прямая, стройная, с расправленными плечами и гордо поднятой головой.

– Это моя Ба Зина, – сказала я Караваеву. – Она всегда держалась как королева!

– А это не ты? – Караваев указал на девушку с правого края.

Между ней и Ба Зиной помещался горделивый молодой пижон, в котором я не без труда узнала родного папеньку. Таким счастливым я его, признаться, и не знала. Мне запомнилось, что родитель мой был вечно чем-то недоволен и хмур, а тут он светился как солнышко!

– Зато Ба Зина улыбается одними губами, а взгляд у нее сердитый, – подсказал мне здравый смысл.

– Что ты, как это могла бы быть я? – Я вынула карточку из альбома, перевернула ее и показала Караваеву дату на обороте. – Видишь, снято до моего рождения! Думаю, это дама сердца моего папеньки, вот он, рядом с Ба Зиной стоит. Папуля был влюбчив, а бабуле всегда не нравились его подруги.

– Хотя она красивая, – отметил Караваев.

– Петрик сказал бы – интересная брюнетка. Брови очень небычные – вразлет, как крылья чайки, а в целом – ничего особенного… Пожалуй, эту фотографию я оставлю на виду, – я поместила фото между стеклами буфета.

На улице посигналили. Караваев отложил в сторону альбом, выглянул в окно и сообщил:

– Приехал наш завтрак.

И мы сосредоточились на кофе насущном, а также на насущных круассанах и сэндвичах, которые доставил Эмма.

Потом Караваев со словами «Мне надо поработать» удалился за стол под яблоней, а Эмма испросил моего высочайшего соизволения и полез в погреб – расставлять по размеру и цвету банки на полках.