Неприятная солдату досталась работенка, и дело было не только в самом задании. Проблема состояла в человеке, с которым это задание нужно было выполнить. Но если уж чорбаджи отдал приказ, его подчиненным оставалось только его выполнять. Посол казался доброжелательным человеком, но весь гарнизон знал, что это лишь маска, за которой скрывается нечто совершенно иное.

Посол был невысоким мужчиной среднего телосложения, всегда наряжался в дорогие одежды и носил много украшений. Широкое лицо с густой бородой обрамляли длинные черные полосы. Посол часто смеялся, демонстрируя мелкие белые зубы, торчавшие в разные стороны. Солдатам его зубы напоминали мышиные.

Они вместе спустились в шахту. Большая часть рабов жила в домиках на поверхности — там их запирали на ночь под охраной солдат. Но некоторых никогда не выпускали на поверхность. По ту сторону помещений для рабов с оборудованием находилась пещера — темная душная дыра, полная пыли, царапавшей горло. В этом грязном месте воняло мочой и фекалиями, а еще потом и смертью — пробыв там пару недель в полной темноте, люди теряли надежду и медленно умирали.

За этой пещерой находилось еще одно помещение с ямами. Солдат видел его всего раз, когда ему пришлось вытаскивать оттуда рабов. Там было еще хуже, чем в шахте, если такое вообще возможно. Угодив туда, ты уже не мог выбраться на поверхность, и рабы, которые оказывались там, служили средством устрашения остальных.

И только одного из рабов это правило не касалось. Сейчас его привели в комнатку, отведенную для хранения лопат и мотыг, которую освободили для допроса после приезда посла. Солдаты вытащили раба из ямы. Выглядел он так же, как и четыре месяца назад, и это было поразительно. Большинство рабов не могли протянуть в ямах и месяца.

Кожа раба была перепачкана, словно он искупался в грязи. Впрочем, скорее всего, это так и было. Волосы свисали жирными космами, серо-коричневыми от пыли. Мужчина стоял на коленях, не поднимая головы, да у него и не было другого выбора: его руки были связаны за спиной и прикреплены к палке, соединявшей оковы на его лодыжках и шее. Металл поблескивал в свете керосиновой лампы, которую секретарь посла повесил на крюк. Пытаясь осмотреться, раб завертел головой. Блеснули его глаза, и, хотя его лицо было скрыто тенью, солдат мог бы поклясться, что раб усмехается. У бедняги до сих пор сохранились все зубы, и они оставались белыми, что было вообще немыслимо, учитывая, чем он питался и где провел все это время. Чудеса, да и только.

— Ну вот я и вернулся, Гристо, — начал разговор посол.

Слуга принес вельможе табурет с сидением, обитым кожей, и письменные принадлежности.

Раб молчал. Солдат не понимал, почему люди из Иоаннины постоянно приезжали сюда допрашивать этого типа. Но, в сущности, солдата его непонимание только радовало. Меньше знаешь — целее будешь…

— Раскроешь нам свою тайну, вурдалак?

Раб молчал. Он вообще редко говорил, и речь у него была какой-то странной, очень хриплой и протяжной, и казалось, будто всякий раз ему приходилось вспоминать, как нужно разговаривать.

— Ох, Гристо, покончи уже с этим, — усевшись на табурет, посол оглянулся, а затем остановил свой взгляд на рабе и улыбнулся. — Все может закончиться. Я знаю, что ты страдаешь от боли. Жжется, да? Видишь ли, если ты нам хоть немного расскажешь о том, как ты стал таким, твои мучения прекратятся. Немедленно.

Раб не ответил, но допрос только начался. Иногда посол оставался в допросной комнате целый день. В любом случае время здесь шло по-другому. Не шло даже, а тянулось.

— Мой господин просил передать тебе, что он восхищен.

Раб приподнял голову.

— Да, восхищен. Ты проявил удивительную силу воли.

Видимо, все дело было в повстанцах, постоянно доставлявших неприятности Али-паше. Христиане прятались в горах, наносили молниеносные удары и вновь прятались. Али-паша вырезал целые долины, казнил десятки и сотни подозреваемых в содействии повстанцам, но воля к сопротивлению не была сломлена.

— Но упорствовать все равно бесполезно. Рано или поздно мы узнаем то, что нам нужно. От тебя или от кого-то еще. Возможно, от одной женщины… — Посол подался вперед, заметив, как раб вздрогнул. — Прости, я не успел тебе рассказать. Ты не единственный, кто попал в наши руки. Сейчас ею занимаются наши лучшие люди. Говорят, она настоящая дикарка, царапается и кусается, а еще извивается под ними… как животное, которым она, собственно говоря, и является. Говорят, они подходят к работе с ней с большим… тщанием.

Раб спокойно покачал головой.

— Ты лжешь, — прорычал он. — Я чувствую это по запаху.

Вздохнув, посол достал из ножен на поясе длинный серебряный кинжал.

Когда он встал, солдат попытался отвернуться, но комната была слишком маленькой, и, даже если не смотреть, от звуков никуда не денешься. Нож режет кожу, кровь капает на пол… Раб никогда не кричал, но с его губ слетали стоны.

И после всего, что делал с ним посол, Гристо не умирал под пытками.

Да, неприятная сегодня досталась солдату работенка.

Париж, 1818 год

Проведя ладонью по небритому подбородку, Никколо поднялся по ступенькам дома, где жили Обри. Этой ночью он почти не спал, как и предыдущей. После встречи с Валентиной воспоминания преследовали его злобными эриниями, не оставляя в покое, поэтому юноша обрадовался, получив весточку от Жанны Обри. Женщина приглашала его в гости. Возможно, теперь он сумеет приоткрыть полог тайны, ради которой он стольким пожертвовал.

Мадемуазель Обри была необычной дамой. Ей было лет сорок, и эта худощавая женщина была на пол-ладони выше Никколо. На загорелом лице блестели глаза, окруженные сеточкой морщин. Черные прямые волосы были подстрижены коротко, почти как у мужчин. Да и одежда ее была не очень-то женственной: вместо платья Обри носила рубашку, жилет и темные брюки.

— Когда насмотритесь на меня вдоволь, мсье, можете пожать мне руку, — у нее был низкий приятный голос. Несмотря на насмешку, говорила она вполне доброжелательно.

Никколо, замерев на пороге дома в Пасси[48], действительно засмотрелся на эту женщину и сейчас покраснел от смущения.

— Мадемуазель Обри… — пролепетал он. — Простите… Я не хотел…

— Я знаю, что не хотели, и, конечно, я вас прощаю. Мужчины во Франции часто так на меня реагируют. Вот еще одна причина, по которой мне больше нравится Восток, чем Запад. Конечно, на Востоке в обществе правят мужчины, но если ты уже преодолел ограничения пола, к тебе относятся скорее как к младшему брату, чем как к женщине. Это весьма облегчало мне работу.

— Я восхищен, мадемуазель, — Никколо поклонился. — Именно ваша работа и привела меня сюда. Шевалье Никколо Вивиани, к вашим услугам.

— Понимаю. Александр писал мне, что вы хотите поговорить о волках и людях. Вы произвели на него хорошее впечатление. Он очень тепло говорил о вас и просил меня ответить па ваши вопросы. Но мне не следует забывать о законах гостеприимства. Прошу вас, входите, — женщина сделала шаг и сторону.