— Сейчас я работаю над новым произведением, «Лаон и Цитна». В нем я смеюсь над ханжеством, лицемерием и нетерпимостью и показываю, что борьба с политическим давлением — это и борьба с этими качествами в человеке. По крайней мере, так должно быть.

«А ты не изменился, — подумал про себя Никколо. — В этом доктор был прав, без Мэри ты пропал бы».

— Ты продолжаешь общаться с лордом Б.? — поинтересовался Вивиани. — У вас все в порядке? Больше нападений не было?

— Ничего не говори об этом Мэри и Клэр, — подавшись вперед, заговорщицки прошептал Шелли. — Им ничего не известно, и они испугались бы до смерти, узнай они о тех… происшествиях.

— Вы им ничего не рассказали? А они хотя бы знают, что вы…

— Нет.

Никколо, опешив, откинулся на спинку дивана и смерил Перси изумленным взглядом. Судя по всему, поэт говорил правду,

— С той ночи мы больше не видели тех нападавших. Вначале я пугался каждой тени, увиденной ночью на улице, но постепенно успокоился. Я не хочу подвергать Мэри опасности и потому с момента нашего переезда сюда не стал больше… превращаться, — Шелли вздохнул. — Сегодня те времена в Женеве иногда кажутся мне сном, и я думаю, а было ли это все на самом деле. Но вот, ты сейчас в моей гостиной как живое доказательство случившегося.

— Это был не сон, — Никколо покачал головой. — Это была реальность. Так ты не знаешь, как дела у Байрона?

— Мы продолжаем общаться, но из соображений безопасности не говорим на эту тему. Я пишу ему о малышке Альбе, Он просто невыносим в отношении дочери. Не хочет разговаривать с Клэр и узнает все только от меня. Боюсь, он хочет отобрать у нее дочь.

— Альбе в роли отца?

— Ха! — фыркнул Перси. — Вот это вряд ли. Скорее всего, он хочет отдать дочь в какой-то монастырь или еще что-то в этом роде. Подходящий поступок для человека его статуса.

В его голосе прозвучала горечь, но Никколо не стал обращать на это внимания.

«Дети, чай, пирожки… А как же Женева, волки, убитые и все, что с нами случилось?»

Мадрид, 1817 год

Валентина внимательно изучала свое отражение в зеркале в золоченой раме. Она повертела головой, присматриваясь, хорошо ли уложены ее локоны. Высокая прическа смотрелась идеально, а бриллианты в ушах и на шее слабо поблескивали, выгодно подчеркивая бледность ее гладкой кожи. Темно-синее платье тоже было вышито драгоценными камнями — настоящая гордость ее модистки.

— Я счастливый человек, — Людовико прислонился к дверному косяку, — ведь я женат на прекраснейшей женщине в Европе. Эти слова мне вчера сказал английский посол.

Повернувшись, Валентина натянуто улыбнулась мужу.

— Он льстец, Людовико. Такова работа дипломата — говорить людям то, что они хотят услышать.

Граф тоже надел вечерний костюм, сшитый по последней моде. В черном пальто он смотрелся особенно элегантно, впрочем, как и всегда. Подойдя к Валентине, он наклонился и поцеловал ее в шею.

— Конечно же, ты права, но на этот раз посол не солгал, cherie[46], — он указал на зеркало. — Посмотри на себя и скажи, что это не так.

Валентина опустила глаза. Бессмысленно спорить с Людовико по этому поводу, да и зачем? Нужно благодарить Бога, что после года совместной жизни муж ее по-прежнему любит. Женщина прикусила губу. «Потому что ты можешь усмирить чудовище в его душе, — произнес холодный голосок в ее голове. — И пока ты рядом с ним, он перестает быть убийцей».

Она поставила мужу условие, при котором готова была остаться с ним: он больше не будет убивать тех, чью кровь пьет. И Людовико принес эту клятву.

Граф поцеловал ее руку.

— Пора выходить, любовь моя. Карета уже ждет, а я хочу немного перекусить перед приемом.

У Валентины по спине побежали мурашки. Она терпеть не могла, когда Людовико столь бесцеремонно говорил о своей истинной сущности. Муж обещал больше не убивать, но он не мог выжить без свежей крови, и мысль об этом до сих пор не давала ей покоя. И все же женщина как-то научилась мириться с его природой, понимая, что не в его власти что-либо изменить.

— Да, конечно, — улыбнувшись еще раз, она вновь прикусила губу. — Пойдем.

Она очень надеялась, что Людовико не заметил ее смятения.

От огромного дома, который они снимали на Пуэрта-дел-Соль, до Пласа Майор и дворца герцогов де Уседа, где давал сегодня прием король Фердинанд, было совсем близко, но карета сделала большой крюк, и вскоре широкие роскошные улицы остались позади, сменившись бедными кварталами города.

В одном из узких темных переулков Людовико приказал остановиться.

— Вы уверен, сеньор? — на ломаном французском переспросил кучер. — Это… не есть хороший месце, — он был очень удивлен.

Улыбнувшись, Людовико кивнул.

— Я вернусь через несколько минут, дорогая.

Открыв дверцу, он выпрыгнул из кареты и уже через пару метров скрылся во тьме. Откинувшись на спинку сидения, Валентина закрыла глаза. Когда она узнала об истинной сущности Людовико, это стало для нее настоящим испытанием, и она до сих пор не понимала, как сумела справиться. Ей было невероятно тяжело понять, что ее муж проклят и у него нет надежды на спасение. Вскоре после свадьбы Людовико открылся ей, и сперва она думала только о том, как бы ей сбежать. Он обманул ее, и, не зная правды, она вышла замуж за это чудовище только потому, что Никколо Вивиани разбил ей сердце.

«Неважно, кто я и что я, Валентина. Я люблю тебя. Это не ложь», — сказал он тогда, и она почувствовала, что он говорит правду.

Карета дернулась, и женщина резко выпрямилась. В окне показалось перепачканное сажей лицо — молодой парень наставил на нее пистолет. Он ударил в стекло, и тысячи осколков разлетелись по дну кареты. В тот же момент тип постарше сорвал занавеску со второго окна.

Бежать было некуда. Валентина лихорадочно оглянулась, пытаясь отыскать хоть что-то, что можно использовать как оружие, но, кроме сумочки и небольшой лампы, свисавшей с потолка, ничего не было. Женщина протянула руку, собираясь схватить лампу, но тут старший запрыгнул в карету. Валентина завизжала, изо всех сил ударив его в живот, но ей не хватило сил, чтобы заставить его потерять равновесие.

Парень помахал пистолетом у нее под носом.

— La сеса[47], — потребовал он.

Хотя Валентина только начала учить испанский, она поняла слова. Женщина осторожно подняла руки, а старший грабитель потянулся к ожерелью на ее шее.

— Отойди от нее, — на безукоризненном испанском процедил Людовико.

У него не было оружия, но вел он себя настолько уверенно, будто просто решил остановиться и выяснить, как пройти ко дворцу. Старший медленно отступил. Граф галантно махнул рукой.