встрече на объекте АВС, интересовались, как она проходила. И второй вопрос: о попытке создания Комитета по чрезвычайной ситуации в Москве – Московского комитета. О первом вопросе я уже писал раньше. Примерно это и рассказал на очной ставке. Меня спрашивали при Крючкове, а он должен был или подтверждать, или опровергать. Владимир Александрович подтвердил, что так все и было.

По второму вопросу сложилась такая ситуация.

Не знаю, кто, но, видимо, из группы работников, занимающихся ГКЧП, подготовили в те времена постановление о создании Комитета по чрезвычайной ситуации в Москве, учитывая, что есть правительство – то, чего я и боялся. Поскольку я занимался Москвой, мне эту бумагу и положили. Я прочитал и сказал, что нет никакой необходимости и нет возможности, так как нет человека, который мог бы возглавить этот комитет. Мне назвали фамилию Никольского. Я сообщил, что с Никольским я уже беседовал, и он отказался. В их присутствии пошел и позвонил Борису Васильевичу, спросил его при всех об этом. Он еще раз сказал, что брать на себя такую ответственность не может. В свою очередь он предложил Белова, Воронина, но эти фигуры Москве не были известны.

На постановлении, которое мне показали, было что-то от руки приписано. Я вышел в приемную и спросил секретаря, который там сидел: «Чей это почерк? Кто писал?» Секретарь ответил, что писал Владимир Александрович Крючков. Почерк был мне непонятен, и я попросил секретаря помочь прочесть. А там было написано, чтобы комитет обратил внимание на подготовку к зиме, на завоз овощей. То есть все очень хорошие, нормальные фразы.

Вот об этом я и рассказал. Крючков был очень доволен моим добавлением. Следователь Крючкова спросил, о чем все-таки шел у меня разговор с Владимиром Александровичем: о вводе чрезвычайного положения или о принятии чрезвычайных мер. Я ответил: «Знаете, я в этих вопросах слабо разбирался и разбираюсь. Для меня что чрезвычайное положение, что чрезвычайные меры – все одно. Так что сказать точно, о чем шла речь, не могу. Возможно, о чрезвычайных мерах». Тут Иванов бросился меня целовать, видимо, я сказал то, что от меня хотели услышать.

Когда окончилась очная ставка, стали думать, как мне выходить? Впустить-то впустили, а могут не выпустить. Владимир Александрович пошутил: «А чего вам домой торопиться? У меня в камере есть свободное место. Обеды здесь почти как домашние. Пошли ко мне, пообедаем». Я ответил: «Нет, я уж лучше домой пойду, чайку попью».

Оформили мне пропуск, объяснили начальнику, как я прошел туда, и меня выпустили. Со следователем дошли до метро. Разговаривали. Я не думал, что это у меня с ним последняя встреча.

После этого меня не известили, что дело прекращено. А в общем-то его и не прекращали как уголовное дело, его и не закрывали, видимо, для того, чтобы меня держать на крючке: ведь из свидетеля в обвиняемого превратить можно быстро.

Перестали вызывать меня на допросы, прекратились обыски. Но никаких официальных документов о снятии обвинений не было. Лишь в 1993 году пришла повестка, что я прохожу по делу как свидетель и что должен быть в Москве. Все это время предполагал: был бы обвиняемым, сидел бы в тюрьме. А официального сообщения, повторяю, не было. Проскользнула как-то публикация в прессе, где сообщалось, что «уголовное дело прекращено против всех секретарей региональных комитетов партии, кроме двух». А кто эти двое – не назвали.

Только потом, весной, была пресс-конференция прокурора, и ему задали вопрос обо мне и Калинине (командующем военным округом, он вводил чрезвычайное положение в Москве): почему мы не проходили по делу ГКЧП как обвиняемые и почему мы не сидим. Прокурор ответил, что Калинин выполнял свой служебный долг и что оба к ГКЧП не причастны. Но, повторяю, официально никто меня о прекращении уголовного дела не уведомлял…

Я однажды сказал Крючкову в глаза – он во многом виноват в том, что произошло в августе 1991 года. Этот человек обладал наибольшей информацией и полномочиями из всех других прочих.

Ельцин где-то в 1992 году или начале 1993 года в статье написал, что он обманул Крючкова. Видимо, была договоренность: он не будет активно выступать против ГКЧП. Не переиграл, а обманул.

Я иногда думаю: если бы не ГКЧП, каким бы был вариант? В конце октября – начале ноября 1991 года собирается внеочередной съезд партии. Горбачева генсеком не избирают. Я убежден, что съезд народных депутатов освободил бы его и от обязанностей президента. Спасло бы это ситуацию или нет, трудно сказать…

…А потом была амнистия. Я отнесся к ней, как к сделке. Почему Ельцин это сделал? Верховный Совет ликвидировал комиссию по расследованию событий 3–4 октября, а Ельцин объявил амнистию заключенным – членам ГКЧП и заключенным по октябрьскому делу. Это сделка. Если бы расследовали то, что было 3–4 октября, то сидеть бы в Матросской Тишине совсем другим людям. Абсолютно точно. Он и прикрыл это дело, выпустив узников.

Варенников в данной ситуации поступил наиболее правильно. Правда, для этого у него были основания – он не входил в состав ГКЧП. Его вина лишь в том, что он ездил в Форос к Горбачеву и был у Кравчука. Но, кстати сказать, Кравчук тогда поддерживал ГКЧП.

«Никогда над жизнью не грустите, у нее корявых много лап», – писал Есенин. Я особенно и не грустил – характер, видно, такой. Умею держать удар…

…Иных уж нет, а те – далече…

Развязка событий 1991 года – страшное и не всегда понятное дело. Убийство Пуго, Ахромеева. Я всегда говорил, что это убийство. И того и другого.

Точно так же, как не были самоубийством смерти Кручины и Павлова. Ликвидация Кручины и Павлова понятна: все денежные документы подписывает генеральный секретарь и управляющий делами. И Кручина и Павлов, если деньги переводились за границу, это знали. Не могли не знать. Без них это невозможно было сделать. Остается единственный живой свидетель – Горбачев. И неизвестно еще, по чьему указанию их убрали.

А вот Пуго… Я хорошо знал Бориса Карловича, немного был знаком с его женой. Никогда не поверю, что это самоубийство. Пуго – последний из членов ГКЧП, кто встречался с Горбачевым. Он отдыхал в Форосе. На аэродром ехал не на санаторной машине, а на машине из гаража Горбачева. Не исключено, что Михаил Сергеевич дал ему какие-то наставления, просил присоединиться к ГКЧП, помня заявления Бориса Карловича о том, что он никогда не пойдет на нарушение Конституции. Совершенно не ясно, почему он потом вдруг присоединился к