пошел боронить огород, и показали дом. Я выскочил из кузова и побежал. Мужик шел за бороной навстречу, я его сразу узнал. Он остановился. Я спросил, узнаешь ли. Он сделал напряженное лицо:

— На правое ухо говорите, я на левое не слышу.

— Я ведь брат твой!

Гена как-то выжидательно улыбнулся. Я объяснил, что я с мамой и сестрой и что если он может, то вместе бы поехали на кладбище. Тут же стоял другой мужик, которому Гена и отдал вожжи. Мы пошли, я шел справа. Гена сказал вдруг:

— Читал я ведь твою книгу, ты ведь маленько неправду написал.

— Я знаю, знаю, — быстро сказал я, — я не хотел, уж больно бы тяжело, понимаешь? — Гена упрекал меня, что в рассказе «Тетя Нюра» я написал, что она выжила, а в действительности она умерла.

— Было бы, как ты написал, я бы ведь сейчас с матерью жил.

Еще я спросил, жив ли родник, из которого брали воду.

— Осушили, так-то, но можно раскопать.

Поехали в Константиновку: мы, дядя Вася с тетей Тамарой и Геннадий с женой. Дорога была ужасная.

Остановились у повертки. Пошли через поле озимой ржи. Прошли татарское кладбище. Почему-то на углах столбиков оградок были надеты вскрытые консервные банки. Только потом сообразил, что это не обычай, а чтоб столбики дольше не сгнили.

— У них тут и ворота, и домик.

— И у нас ворота, — ответил дядя Вася. Видно было, он волновался.

Заревела вдруг бензопила, долго выла, потом затрещало и повалилось дерево.

— Расширяют кладбище, туда дошли до узкоколейки, помнишь ли?

Бензопила замолкла, как и не было. Шли молча, шумели сосны вверху. Вдруг дядя, свернув, сказал громко:

— Вон Еня сидит.

Мама прямо вся вздрогнула. Это дядя показал фотографию тети Ени на памятнике. Обошли могилы, вошли на смышляевскую одворицу. На могиле дедушки зажгли свечку. Расстелили полотенце, и дядя велел мне обносить всех. «Правой рукой подавай», — шепнула мама.

— Помнишь ли, — спросил дядя, — крест поставили, тебе велят: «Пиши, грамотный». Ты спрашиваешь, чего писать? Дядя Тимофей говорит: «Пиши: «Здесь Семен покоится, велел и вам готовиться».

Я, видя перед этим пустые бутылки на могилах, например, у совсем молодого Семибратова, соседа Геннадия, хотел и нашу оставить у могилы.

— Нет, убери, — сказала мама, — он не пьяница был. Выпивал, но умеренно.

— К дяде Тимофею обязательно надо зайти, — сказал дядя Вася.

Постояли у дяди Тимофея, он очень был похож на своего брата, моего деда.

— Чего это, кто это посадил вереск, кому это? — спросила тетя Тамара. Могила была безымянна. — Колючее ведь не садят на могиле.

— Гена! — вдруг закричала Валя, жена его. — Вот ведь где Шишков-то, приходил ведь кто-то к нему. — Она показывала на могилу, с которой был выполот бурьян.

На прощанье еще зашли на нашу одворицу.

Постояли. Мама рассказала два своих сна, которые были после смерти тети Нюры. Первый был пророческим: когда гроб заносили, то обнесли кругом могилы отца и матери, и бабушка во сне сказала: «Зачем обнесли нашу одворицу, ведь еще хоронить будут». Второй сон: будто дедушка показывает и говорит: «Смотри, Нюра-то к нам приехала, на печке сидит». Вот и выходит: печка — печаль, но хоть печаль, а с ними, значит, не отдельно. Видно, уж так намучилась, что самоубийство не зачли в грех. И чего-то все там делает-делает, труженица была и здесь, и там.

Я вспомнил, как тогда, после поминок дедушки, мы с другим двоюродным братом и двоюродной сестрой взяли лошадь и поехали в Аргыж. Луна была огромной, слюдяной след полозьев извивался и, как рельсы, сходился вдали. В Аргыже мы узнали, что на лесозаводе танцы, и пошли туда. Пошли на танцы, а когда вернулись, то взрослые еще не приехали с поминок.

У ворот Гена сказал:

— Айда-ко, чего покажу.

У самых ворот была могила.

— Тут дядя Трофим лежит. Знаешь, почему у ворот? Когда кого возили, он всегда соскочит, зайдет вперед и открывает. И всегда говорил: помру, похороните у ворот, и я вам буду всегда открывать. Вот подъезжаем сейчас, обязательно кто-нибудь кричит: «Дядя Трофим, открывай!»

В Константиновке стали было прощаться. Но дядя Вася сказал:

— Заходите в столовую, там все готово.

Сдвинули столы, но не успели получить заказанные макароны, как пришел автобус. Мы, ощущая вдруг торопливость, стали обниматься. С ужасом слушая себя, я подумал, что даже не заплакал на кладбище. Вышли на улицу. Дядя отозвал меня в сторону:

— Видел, как живу? Ульи, бычок в стадо пошел, поросенок, корова. Видел?

— Да.

— Не сердишься на меня? Гонял-то как я тебя?

— Это все же на пользу, я тебе, наоборот, благодарен.

— Ты приезжай, приезжай, как дядю забывать?

Тут раздались крики, и из проулка на сером в яблоках жеребце, сидя в ярко-красном седле, выскочил молодой цыган в черной рубахе. За ним ехали повозки, груженные в основном детьми и узлами. Еще длинные жерди для шатров были на одной повозке. Кони были черные, красавцы, храпели, вскидывали головы. Под телегами бежали привязанные собаки.

Автобус двинулся. «Не буду оглядываться, — сказала мама, — оглянусь, буду тосковать». Я все же не стерпел, оглянулся, но заднее стекло было заляпано и непроглядно. Я все ждал, что будем проезжать деревни, в которых бывал в командировках, но только Смирново (Кривули, так как в этом месте тракт давал кривулину) встретилось, а остальные: Кабачки, Порек, Малиновка — остались в стороне. Промелькнул большой указатель «Кильмезский район», и дорога сразу улучшилась.

В Кильмези мы ехали по Первомайской, по которой бегал тысячи раз, мимо заветного Валиного дома, мимо фонтана, которого не стало уже при нашей жизни, мимо новой школы, аптеки, Дома Советов, библиотеки… Остановка. Сестра вышла и ахнула: какое все маленькое. Как все близко! От милиции до базара раньше, бывало, бежишь бегом, сейчас тихонько дошли за минуту. Вперед скажу, что уже на следующее утро все стало на место. Кильмезь вернулась в прежние размеры и даже, сравнительно с прежними, расширилась.

Нас ждали еще вчера, номера в гостинице были. Но мама не захотела в гостиницу. И Тоня тоже. Недалеко жила Полина Андреевна, тетя Поля, задушевная, ближайшая подруга мамы во все двадцать кильмезских лет. Мы пошли туда. Муж тети Поли работал раньше в лесхозе пожарным инспектором, а мы каждое лето дежурили на лесной пожарной вышке. Она стояла на околице села. Помню, заметив дымок, я наводил на него астролябию, запоминал градус и босиком нажаривал в контору, вбегая в нее как вестник несчастья: «Пожар! Градус такой-то!» О, как, кряхтя, вставал из-за стола Константин Владимирович! Подходил к карте. Кильмезь на карте