спросил он, не в силах назвать имя.

– Да болеет она, – с досадой произнес Воронцов. – Обосновалась в Севастополе, сюда если и приедет, то максимум на неделю. Разве это жизнь? Давай еще по одной!

Он влил в себя еще одну рюмку, закусил огурцом.

– Эх, – Павел тряхнул головой, – чтоб нас передергивало только от этого. Хорошо, Новиков, что ты приехал. Вот введу тебя в курс дела и, может, смогу почаще в Крым мотаться, к родным, так сказать, пенатам. Я знаю, ты мужик головастый, смекалистый, книжки любишь читать. Справишься. Нужно только знать, с кем сволочиться, а перед кем прогибаться. Вот же дураки мы были в молодости. Как вспомню: «Сталь ломается, но не гнется, моряк погибает, но не сдается!» Вот дураки! Давай за молодость.

Уже не дожидаясь Новикова, он выпил еще рюмку, схватил с тарелки последний огурец и пьяно позвал:

– Официант!

Тот материализовался мгновенно.

– Да, Павел Николаевич?

– Повтори это и это.

Через полминуты на столе стоял новый графин и тарелка с соленьями. Очевидно, изучив запросы постоянного клиента, официант держал выпивку и закуску наготове.

– Так вот, про молодость, – удовлетворенно кивнув, продолжал Воронцов. – Сейчас, чтобы выстоять, нужно быть гибким. Порой успех прямо пропорционален величине прогиба. Помнишь еще математику? Чем больше, тем больше. Впрочем, чего я спрашиваю, – Павел дурашливо хлопнул себя по лбу, – у тебя же дочка математик!

Тогда-то Новиков и понял, что работать с Воронцовым у него не получится. Не готов он прогибаться, с молодости не научился, а сейчас, пожалуй, поздно уже.

– Да ты не тушуйся. Хочет дочка в университет – поможем. Гуманитарно-технологический, говоришь? Найдем концы. Прямо сегодня и начнем искать. Хотя, наверное, уже завтра с утра. Что-то я сегодня не в фокусе…

– Ты с плеча-то не руби, – сказала Катя, когда Сергей пересказал ей разговор с Воронцовым. – Нравится – не нравится, а устраиваться как-то надо. В Рослани еще успеем покуковать. На пенсии. А пока надо дочку устроить. Поработай немного под Воронцовым, наберись опыта, а потом можно и о своем деле подумать. Ты сейчас даже не знаешь, с какой стороны подступиться, ведь так? Кстати, у меня тоже кое-какие наметки имеются. Я дома сидеть не собираюсь.

– Я и не сомневался, – усмехнулся Сергей, запуская пальцы в ее отросшие волосы.

Как ни странно, первой своим бизнесом обзавелась именно Катя. С дипломом медучилища и корочками курсов массажа ей удалось устроиться в салон красоты на Коровинском шоссе. Добираться до работы приходилось почти два часа, столько же уходило на обратную дорогу, да и заработки поначалу были копеечными. Но Катя не жаловалась. Похоже, она была слеплена из того же теста, что и Новиков, не пасовала перед трудностями и, стиснув зубы, стремилась к победе.

Вдруг оказалось, что Катины пальцы, привычные к нелегкому сельскому труду, обладают воистину магической чувствительностью, благодаря чему она могла не только расщеплять подкожный жир, но и определять места нарушения кровотока, застоя крови и лимфы и мягко, не вызывая у пациента ни боли, ни дискомфорта, ликвидировать их.

Постепенно Катя обросла клиентами, и в салоне красоты ей стало тесно. Развивать свое дело мешало отсутствие высшего образования, поэтому она ушла под «крышу» недавно созданной клиники спортивно-эстетической медицины «Олимп». После того как ей в сравнительно короткий срок удалось поставить на ноги после досадной травмы на горнолыжном курорте Игоря Лукьянова, победителя первенства мира по армрестлингу, пациентов в «Олимпе» значительно прибавилось. Катя сделала вид, что хочет уволиться, ссылаясь на необходимость помощи дочери в поступлении в вуз, и даже трехкратное повышение зарплаты не могло заставить ее изменить свое решение. Маленькая манипуляция удалась – Тосю без проблем зачислили в университет, а Катя стала совладелицей клиники. Теперь в ее обязанности входило не только лечить пациентов, но и решать кадровые вопросы, которые с ростом числа клиентов стояли особенно остро. Необходимо было найти специалистов, обучить их и контролировать на первых порах.

Тем временем Новиков пытался вникнуть в систему работы фирмы Воронцова и с каждой попыткой убеждался, что никакой системы нет, а есть, напротив, непонятный хаос, который тем не менее приносил свои плоды. Воронцов хватался за любую идею, которая сулила мало-мальский доход.

– Слушай, Серега, – сказал он однажды, – у тебя же есть бабки?

Сергей пожал плечами:

– Ну есть немного.

– Тут предлагают отличную партию говядины. Цена – песня. Растолкаем по ресторанам, получим тройной навар. Тридцать процентов твои. Согласен?

– На что? – не понял сути вопроса Новиков.

– Что тут не понять? Идея моя, бабки твои. После реализации возвращаю тебе твои деньги плюс тридцать процентов от навара. Идет?

Новиков задумался. С зарплатой Пашка его не обижал, платил оговоренную сумму исправно, в срок. Вот только Катька в своей клинике зарабатывала гораздо больше, и это, если честно, его немного напрягало. Да чего уж там – конкретно напрягало.

– Сколько надо денег? – еще не решившись окончательно, спросил он.

Воронцов назвал сумму. Это было практически все, что осталось у Сергея от сходны́х. Неприкосновенный запас, превращенный стараниями Кати в валюту для защиты от галопирующей в те годы инфляции, предназначался для покупки квартиры в Москве и лежал в укромном месте – даже не в банке, им Новиков не доверял, – в ожидании часа, когда удастся продать родительский дом и жилье в Рослани. Увеличить его – значит приблизить момент, когда из съемной двушки можно будет перебраться в собственную квартиру, где Тосе уже не придется спать на диване в проходной комнате.

– Осилишь? Это вагон говядины, шестьдесят тонн.

– А точно продадим? – Новиков все еще сомневался.

– Да я за неделю по два вагона продавал. Не дрейфь, прорвемся!

И Сергей решился. На следующий день он принес Воронцову внушительную пачку долларов. Кате ничего рассказывать не стал, решил порадовать результатом.

А через неделю Воронцов с кислой физиономией сообщил:

– Не все, Серега, коту масленица, бывает и великий пост. Облом случился с говядиной.

– В смысле?

– Не зря, сволочи, чтоб им пусто было, такую цену поставили. Мясо заражено трихиниллезом.

– И что? – Новиков все еще не понимал глубины пропасти, в которую провалились его кровные денежки.

– Подлежит исключительно утилизации, вот что, – объявил Воронцов.

– Весь вагон?

– Весь.

– А деньги? Деньги хоть вернут?

– Нет. – Лицо Воронцова приобрело строгое выражение.

– А если в суд подать? – продолжал цепляться за соломинку Сергей. – Чтобы хоть часть денег вернули.

– Мы по этому мясу в черную сработали, за нал. Сопроводиловка левая, на подставные фирмы. Договоров нормальных нет, накладных нет. А на нет, как ты понимаешь, и суда нет. Пошли, что ли, в ресторан? Выпьем с горя?

Возвращаться домой не хотелось. Сергей не представлял, как посмотрит Кате в глаза, что скажет. Чтобы хоть как-то отсрочить неприятный разговор, он поддался на уговоры Воронцова. Водка надежд не оправдала. Вместо облегчения на душе стало еще тоскливее. Прямо хоть волком вой.

Купив у старушки в метро чахлый букет розочек, Новиков отправился домой.

– Это твои деньги, ты волен поступать с ними так, как сочтешь нужным, – сказала Катя, услышав о мясной эпопее.

– Как же так? Это наши общие деньги, – заикнулся было Новиков и тут же вспомнил, что примерно такими словами ответил, когда она рассказала о планах продажи родительского дома. Наверное, ей тогда точно так же было обидно, как ему сейчас.

– Ничего, нам пока квартира не к спеху – Тося выхлопотала себе общежитие, будем ее теперь видеть только по выходным.

– Общежитие? – Вспомнился кубрик в училище, шумный и веселый, и Тося, задумчивая, такая же охочая до книг, как отец. Наверное, нелегко ей будет в одной комнате с соседками.

Но все устроилось как нельзя лучше. Тихоня Тося познакомилась с москвичом Эдуардом. Внешне вылитый ботаник: волосы на прямой пробор, очки в черной оправе, пиджачок с замшевыми заплатками на локтях, скучный галстук. Он преподавал в университете дискретную математику. То ли как преподаватель он был никакой, то ли студенты попались недалекие, но в предмете его разбирались единицы, и в том числе Тося. Это ее качество и стало решающим в глазах Эдуарда. У нее хватило такта не рассмеяться, когда он, теребя безответный галстук, спросил, не хочет ли она выпить с ним чашку кофе.

В кафе, куда он ее повел, совершенно случайно оказалась доцент с кафедры физики, по совместительству лучшая подруга матери Эдуарда, или, как его звали близкие, Эдички. Эдичке к тому моменту стукнуло тридцать, у него не было ни постоянной, ни приходяще-уходящей подруги, поэтому его мать развила бурную деятельность по выяснению подноготной особы, заинтересовавшей сына. Впечатление было двояким. С одной стороны – странное имя, деревенские корни, отсутствие московской