– Да разве ты нам мешаешь? – возразила Ольга Елисеевна. – Я знаю, что у вас еще мероприятия запланированы. – Она понимающе улыбнулась. – Но вечером ты у нас. Договорились?

– Ольга Елисеевна! – взмолился Новиков, ненавидя себя за свое поведение. – Вы уж простите, но я никак не могу сегодня. А на завтра у меня билет на поезд, еду домой в отпуск. Дочку почти полгода не видел.

– Понимаю. – Та с сожалением покачала головой.

Знала бы она истинную подоплеку его поведения!

– Спасибо вам огромное за все, что вы для меня сделали. Я уверен, что мы еще свидимся.

– Свидимся, – повторила Ольга Елисеевна, и Оля следом за ней произнесла:

– Обязательно свидимся.

Больше они не виделись. С Воронцовым – пересекались, да. Периодически, на встречах, посвященных очередной годовщине выпуска. Новиков каждый раз передавал приветы Ольге Елисеевне, маленькие, но приятные подарки – книгу, завораживающей красоты бусы из муранского стекла, шарф из натурального шелка…

После стремительно пролетевшего отпуска началась служба. Его направили в воинскую часть под Североморском, и это считалось хорошим назначением – рядом хоть и маленький, но город, да и Мурманск недалеко. Из солнечного Севастополя он попал в самую настоящую зиму, хотя на календаре был сентябрь. Дул разбойный студеный ветер, земля промерзла насквозь, но снега еще не было. Он пошел в октябре, а в ноябре уже замело по-зимнему, солнце зашло за горизонт, и наступила полярная ночь, окончания которой Новиков не увидел, так как в это время находился в дальнем походе. Сергей подал в финчасть рапорт, чтобы большую часть его зарплаты переводили жене, и за наличие денег у Кати он мог быть относительно спокоен.

Приехав в очередной отпуск в деревню, Новиков узнал, что ее мать умерла еще три месяца назад.

– Почему не сообщила, мы ведь не чужие? – спросил он.

– Как будто ты бы приехал! – вспыхнула Катя, как-то резко постаревшая, или это так казалось из-за черной косынки и черного бесформенного платья, казалось, вытягивающих из нее жизнь.

Она вообще в этот его приезд была вся на нервах: то срывалась на крик, то вдруг принималась плакать.

И правда не приехал бы – в это время он нес боевую службу вдали от родных берегов. Но мог хотя бы поддержать жену письмом.

– Я, наверное, как вступлю в наследство, продам наш дом, – сказала Катя перед его отъездом. – Соседка из дома напротив сына женит, готова купить. Деньги небольшие.

– Это твое дело, дом – твой. – Он пожал плечами.

– Почему не спрашиваешь, как я хочу распорядиться деньгами? – Он чувствовал, что жена вот-вот или закричит, или зарыдает в голос. Взял ее за руку, заглянул в глаза, сделавшиеся злыми.

– Катюша, я тебе целиком и полностью доверяю. И своими деньгами, и теми, что я присылаю, можешь распоряжаться так, как сочтешь нужным.

О том, как поступила жена, он узнал только через много лет, хотя за это время каждый отпуск приезжал в Нижние Грязи.

Прошло пять лет. Он дослужился до капитана третьего ранга, получил в Североморске ведомственную квартиру. До этого жил в офицерском общежитии, где на пять комнат была одна кухня, на которой по вечерам собирались все, кто в это время был на берегу. Пили самогонку, которую гнали из макарон, выданных на паек, и закусывали консервами «Килька в томатном соусе» (в просторечии – братская могила). Сергей подумывал перевзти к себе Катю и Тосю, но его останавливала корыстная мысль о родителях. Лешка – бог с ним, не пропадет, в крайнем случае подженится к кому-нибудь. А мать с отцом? Они так привязаны к внучке, особенно мама. Да и Катя не особенно рвется на Север, где почти нет лета и ночь длится три месяца.

В 1987 году Новиков получил приглашение на очередную встречу выпускников. Он боролся между желанием поехать и мыслью об Оле, которая может прийти на праздник с мужем. Решил все-таки поехать – уж очень хотелось увидеть старых друзей, вспомнить молодость – в свои тридцать два года он считал себя чуть ли не стариком. Таким и был! В свободное время единственное занятие – завалиться на диван с очередной книжкой.

В Севастополь он приехал в мае, перво-наперво пробежался по любимым местам, постоял у дома Воронцовых, но зайти не решился – с Пашкой увиделся только в ресторане, где проходила встреча. Тот был по-прежнему стройным, подтянутым, наглаженным, только в лице читалось легкое разочарование. Впрочем, увидеть это могли не все – только самые близкие, в круг которых по-прежнему входил и Новиков.

– Надоело все, Серега! Романтикой этой морской сыт по горло, – заявил он после пятой или шестой рюмки и жестом показал, где именно застряла у него эта самая романтика. – Ты-то хоть при море, а я штаны в штабе просиживаю. Хотя мог бы… А так!.. Свои три залпа я уже заслужил[16]. Эх-х-х, давай еще по одной, что ли?

Друзья выпили и какое-то время сосредоточенно закусывали жирной селедочкой с кружевом вкусно пахнущего уксусом и маслом лука.

– Ты даже не представляешь, какие времена настали, Серега, какие бабки люди делают. Вы там, на своих Северах, и не слышали, наверное, о перестройке.

– Почему же? – пожал плечами Новиков. – Слышали, конечно.

– А о кооперативах?

– А что о кооперативах? – У Сергея это слово стойко ассоциировалось с сельским хозяйством.

– Забей! – отмахнулся Воронцов. – Давай лучше еще накатим.

Расходились далеко за полночь, с пьяными объятиями и поцелуями.

– Как Ольга Елисеевна поживает? – спросил Новиков.

– Умерла она, Серега. Ты разве не в курсе? Хотя откуда… Отец завел себе подругу, прости господи, а та, дура, возьми, да пойди к матери, мол, отпусти, люблю. Ты же мать мою знаешь – она дуру чаем напоила, угостила бутербродами. А на следующий день – инфаркт. Не довезли до больницы, умерла в «Скорой». Так что береги мать, Серега! – И тут капитан третьего ранга Павел Воронцов заплакал некрасиво, всхлипывая по-бабьи. Новиков понимал, что в какой-то степени это плачет водка, но чувствовал, что и сам близок к тому, чтобы пустить слезу.

– Держись, Пашка. – Он обнял друга, похлопал его по плечу. – Помнишь, как у нас в училище: «Сталь ломается, но не гнется, моряк погибает, но не сдается».

Эта сцена долго стояла у него перед глазами. Надо что-то делать, надо как-то помочь родителям. Матери в особенности.

А чем он мог помочь? Разве что деньгами…

Через год, осенью, только вернувшийся с дальнего похода Новиков был в срочном порядке вызван к начальнику штаба. Обычно ничего хорошего такой вызов не сулил. И хотя Сергей был уверен, что на вверенном ему участке никаких происшествий не произошло, его охватило неясное предчувствие надвигающейся беды.

Вопреки ожиданиям, начштаба встретил его вполне доброжелательно.

– Садитесь, товарищ капитан третьего ранга. – Он указал на ряд стульев, стоящих вокруг его стола, и уже неофициальным тоном добавил: – Садитесь, Сергей.

Новиков все понял.

– Мама?

– И отец с братом. Отдел кадров должен подготовить документы на внеочередной отпуск, деньги в кассе.

– Разрешите идти?

Он побежал не в отдел кадров и не в бухгалтерию, а на переговорный пункт.

Голос у Кати был тихий, словно больной, безжизненный. Она сообщила, что особо спешить уже некуда. Отца с Лешкой, разбившихся на тракторе, похоронили почти два месяца назад, а через неделю, не выдержав тяжести двойных похорон, ушла мать.

– Она ждала тебя, держалась сколько могла! Почему ты не приехал? – Катя говорила все тем же мертвым голосом. Лучше бы она кричала.

Сергей понимал, что командование решило не сообщать ему о трагедии до возвращения на берег – обычная практика. Но Кате этого не объяснишь.

Он приехал в родную деревню рано утром. В Североморске еще лежал снег, а тут у калитки уже вовсю цвела сирень, по заросшему бурьяном огороду бродили куры. У крыльца – велосипед. Тося, наверное, катается, хотя велосипед взрослый. Надо было дочке игрушку какую-нибудь купить, запоздало пожалел Новиков. Входная дверь отозвалась противным визгом – надо бы смазать, – следом скрипнула половица. В доме было совсем тихо. Сергей прошел в комнату.

– Новиков? Приехал? – из спальни вышла Катя. Волосы собраны в аккуратный пучок, в ушах маленькие золотые подковки сережек, на пальце – обручальное кольцо. Черное платье, строгое, без финтифлюшек, но почему-то очень красивое, совсем не похоже на те, в которых Сергей привык видеть жену. И сама она на себя не похожа, как будто и не она вовсе. Жена и вела себя не так, как обычно: не обняла мужа, не чмокнула в щеку, не уставила стол разной снедью – это материна привычка: перво-наперво нужно всех накормить. Хотя про еду Катя не забыла: – Ты посмотри в холодильнике еду, чаю попей. Я к обеду вернусь.

– Уходишь? – удивился Сергей.

– Я же не думала, что ты вот так – возьмешь и приедешь. Знала бы – подготовилась. Давай, Новиков, похозяйничай