Он обыскал дом, совершенно запущенный. На стенах кровь. Возможно, из лопнувших тел Сестры и Жасмин. В одной комнате искрил обнаженный провод, в любой момент мог начаться пожар. Почти все унитазы были засорены, почти все стулья сломаны, в некоторых квартирах валялись на полу содранные с кроватей матрасы. Его квартира была полностью разграблена. Теперь у него ничего не осталось, кроме той одежды, что была на нем. И он не рассчитывал найти снаружи свой грузовик там, где его оставил, и не удивился, не найдя его. Все это уже не имело значения. Он покидал «Багдад» во власти новой силы, могучего гнева, поняв наконец ослепительную ярость Дуньи, у которой убили отца. Война только что стала и для него личной. «Не на жизнь, а на смерть», сложилась формула в его мозгу, и он с некоторым удивлением понял, что так оно и будет.

Госпожи Философа и Оливера Олдкасла нигде было не видать. Может быть, они еще живы. Может быть, сумели вернуться домой. Нужно спешить в Ла-Инкоэренцу. Первым делом туда. И для этого ему не требовался зеленый пикап. Он теперь перемещался другим способом.

Он не сразу постиг, во что теперь превращается его жизнь. Вознесение он хорошо помнил, встретил беду лицом к лицу, научился с ней жить. На землю он опустился не своей волей, так же неожиданно, как взлетел, и случилось это, как он понял, когда внутри него обнаружилась другая тайная личность, о существовании которой он прежде и не подозревал. Но, видимо, было в этом событии и человеческое измерение: когда он спустился, он преодолел то, что часто называл своим грехом, своей ошибкой. В те долгие часы одиночества, зависания, он выстрадал самое страшное за всю жизнь, боль расставания с тем, что прежде составляла жизнь, ностальгию по упущенному пути, по той дороге, что сама его отвергла. Он не отрицал свою тяжкую рану, он обнажал ее перед самим собой и так сделался сильнее своего недуга. Он заслужил возвращение силы тяжести и опустился на землю. Пациент номер один стал источником не только заразы, но и исцеления.

Он словно бы облекся новой кожей или, вернее, стал другим, новым жителем в своем теле, которое сделалось для него иным. О возрасте больше и мыслей не было, огромное поле возможностей открылось перед внутренним зрением, поле белых цветов, каждый полон чудес. Белый асфодель – символ загробной жизни, но никогда еще он не чувствовал себя таким живым. Ему также подумалось, что проклятие вознесения имело что-то общее с нынешним его состоянием: и тогда, и теперь наблюдался местный эффект, нарушающий законы природы. Например, способность двигаться очень быстро, когда мир словно замирал, власть над относительным движением, которую он никогда не мог бы понять, зато пользовался ею с удивительной легкостью. Не требуется знать секреты двигателя внутреннего сгорания, чтобы водить машину, усмехнулся он. Такая прикладная магия в природе джиннов, а он по-прежнему состоял из плоти и крови, и это его несколько замедляло, за Повелительницей Молний никак не угнаться, но она высвободила в его теле секреты огня и дыма, и теперь он развивал приличную скорость.

А потому – краткий миг размытого пространства и измененного времени – и вот он уже снова стоит на разоренных лужайках Ла-Инкоэренцы, и садовник в нем уже видит, что одна маленькая победа, по крайней мере, доступна прямо сейчас. Уж одну-то историю про джинна слышали и в те времена, конечно, все: историю джинна из лампы, который построил Аладдину дворец с прекрасными парками и садами, где тот жил в любви и счастье со своей прекрасной принцессой Бадралбудур, и хотя эта история была, скорее всего, французской фальшивкой, факт в том, что любой мало-мальски стоящий джинн может создать приличный дворец с садами быстрее, чем вы успеете пальцами щелкнуть или хлопнуть в ладоши. Мистер Джеронимо прикрыл глаза, и перед ним появилось поле белых асфоделей. Он наклонился вдохнуть их колдовской аромат, и все имение Ла-Инкоэренца предстало перед ним в миниатюре, совершенное в каждой детали, как было до Великой бури, а сам он словно великан, опустившийся на колени, чтобы вдохнуть в имение новую жизнь, и белые цветы, тоже гигантские по сравнению с крошечным домом и садами, нежно колыхались вокруг.

Когда он открыл глаза, волшебство уже подействовало. Вот она, Ла-Инкоэренца, восстановленная в прежней славе, ни следа грязи и выброшенного рекой мусора, исчезло неуничтожимое дерьмо прошлого, высокие вывороченные с корнями деревья вновь стоят прямо, словно и не цеплялись недавно корнями за воздух, покрытые черной грязью; весь его многолетний труд восстановлен, каменные спирали, Затопленный сад, солнечные часы, лес рододендронов, Критский лабиринт, потайные уголки в кустарнике, а из золотого леса послышался великий вопль счастья, возвестивший Джеронимо, что Госпожа Философ жива и что она впервые стала понимать, что пессимизм не единственный способ оценивать мир, она увидела, что изменения могут происходить к лучшему, а не только к худшему, увидела чудеса. Они жили как птицы, Александра и ее Олдкасл, порхали сначала в пустых комнатах, но когда стали подниматься выше, пришлось им покинуть дом и летать под покровом листвы. Однако они были пташки с деньгами: Александра Фаринья унаследовала обычай отца хранить абсурдный запас наличных в сейфе в нише за флорентийской картиной, и эти деньги помогли ей и управляющему выжить. За наличные можно было купить себе кое-какую безопасность, хотя случались ограбления, многое унесли, возможно, сами же охранники, но, по крайней мере, в те беззаконные месяцы обошлось без физического и сексуального насилия, периметр худо-бедно охранялся и нарушался лишь изредка, да и, в конце концов, их всего лишь грабили, не убивали, не насиловали. За деньги до них добиралась неотложная помощь, им завозили свежие продукты и питье и прочие припасы, в каких они нуждались, Они висели уже на высоте примерно трех с половиной метров и все, чем пользовались, складывали в сложную систему коробок и корзин, подвешенных в лесу на широких ветвях (построено местными рабочими и тоже, разумеется, за наличные). В лесу они могли отправлять свои надобности укромно, не позорясь, и в иные минуты эта жизнь казалась почти приятной. И все же нарастала печаль, и с каждым месяцем Александра Блисс Фаринья все чаще принималась ждать конца, желать его поскорее и, если можно, без боли. Она еще не потратила часть своих денежных запасов на приобретение средств, которые позволили бы осуществить это желание, но думала об этом много. И вдруг вместо смерти явился мистер Джеронимо, утраченный мир был чудесно восстановлен, время повернулось вспять и возродилась надежда – утраченная надежда, против всякой вероятности, обретена вновь, словно драгоценный перстень, засунутый неведомо куда полтора года назад – и вдруг лежит в давно не открывавшемся ящике, – надежда на то, что все может стать, как прежде. Надежда. И с этой невероятной надеждой она крикнула ему: Мы здесь! Наверху! Здесь мы! И умоляюще, страшась отрицательного ответа, который проткнет крошечный шарик оптимизма: Не можете ли вы нас отсюда спустить?

Да, он мог: закрыть глаза и представить, как крошечные фигурки спускаются на восстановленные лужайки исправленного имения – и вот она бежит к нему, обнимает, и Оливер Олдкасл, когда-то грозившийся его убить, теперь стоит перед ним со шляпой в руке, склонив благодарно голову и вовсе не протестует, когда Госпожа Философ покрывает лицо мистера Джеронимо поцелуями. Весьма обязан, мямлит Олдкасл. Черт меня побери, если я понимаю, как вы это сделали, но все же. Весьма обязан.