– Порез был как от ножа для бумаги. Вот здесь, – Эва дотронулась до тонкой кожи между большим и указательным пальцами.

– И поэтому ты их обрезала.

– Угу. Среди ночи. Маникюрными ножницами.

Захохотав, Джек ударил ладонью по рулю.

– Думаю, ты такая же импульсивная, как я, – сказал он.

– Сомневаюсь, – сказала Эва. – Мне кажется, ты удивительно спонтанный парень.

– Возможно, ты права. Раньше моя машина была мерзкого коричневого цвета. Я ни с того ни с сего взял и перекрасил ее.

– И не жалеешь?

– Нет, черт побери. Я люблю песню «Peggy Sue»[19]. – Заезжая на парковку, он провел рукой по приборной панели. – Мы приехали! – воскликнул он.

Эве стало интересно – он что, всегда вот так восклицает? Ей это понравилось. За последние несколько лет она получала удовольствие только от того, что видела, как Кори меняется день ото дня, или от занятий в университете, когда узнавала что-то новое и могла погрузиться в это. Теперь каждую клеточку ее тела охватило возбуждение.

Джек ловко заехал на парковку, потом вышел и открыл ей дверь. Он взял ее за руку так, словно делал это уже много раз, и они пошли к стадиону.

– «Peggy Sue, Peggy Sue, – напевал он, – pretty pretty pretty pretty Peggy Sue».

Эва едва удержалась, чтобы не подпеть ему: «Oh, Peggy, my Peggy Su-ue-ue».

Засмеявшись, Джек отпустил ее руки и крепко обнял за плечи.

– Oh, I love you, gal, – пропели они вместе. – Yes, I love you. Peggy Sue-ue-u.

Они хором спели последнюю строчку, и Эва улыбнулась, когда песенка закончилась. Внезапно она испытала такой восторг, словно воздух рядом с Джеком был пропитан наркотиком: она вдыхала этот воздух, сбросивший бремя тревоги с ее плеч, заменив ее радостью. А ведь она общалась с ним всего двадцать пять минут.

Концерт был бурным, и толпа исступленно ревела. Зрители передавали друг другу стаканы с дешевым вином, и они с Джеком охотно пили его. Она отказалась от косяка марихуаны, который ей предложили по пути, и размышляла о том, стал бы он курить, если бы она закурила, и не упускает ли Джек такую возможность из уважения к ней. Она ни за что на свете не могла допустить, чтобы ее арестовали. Эва также не могла допустить, чтобы у нее сняли отпечатки пальцев. Она была осторожна в хижине на Ньюс-Ривер, но никогда не была уверена, что была достаточно аккуратна.

После антракта публика стала вести себя еще бесшабашней. Джек схватил ее за руку и рывком поднял на ноги, и они присоединились к другим зрителям, танцующим на ступеньках. Эва никогда в жизни не танцевала, но это не имело значения. Подняв руки над головой, она пела вместе со всеми песню «Rosalita», хотя две трети слов сочиняла сама, и танцевала в странном и долгожданном забытьи.

Возвращаясь к машине, они пели «Born to Run», при этом Эва запиналась на каждом слове, но ей было все равно.

– Было так весело, – сказала она. – То есть правда весело. Я так не веселилась… ну, очень давно.

– У тебя здорово получается, – сказал Джек.

– Думаю, получалось когда-то, – сказала она, вспоминая, какой была до Кори. До Тима. До всего, что так беспощадно и решительно перевернуло всю ее жизнь.

– Ты имеешь в виду до того, как стала заботливой матерью? – спросил Джек.

Она кивнула.

– Ты справилась с трудностями, Эва, – сказал он, и впервые за вечер выражение его лица стало серьезным. – Поэтому я восхищаюсь тобой, но думаю, в тебе осталось еще немного дурачества. Что скажешь?

Эва кивнула.

– Думаю, что осталось, – сказала она.

– А знаешь, что нам теперь необходимо? Страшно необходимо?

– Что? – удивленно спросила Эва.

– Мороженое!

Девушка засмеялась.

– О да! – сказала она, поскольку при упоминании о мороженом она мгновенно ощутила, что ей хочется его. Энтузиазм Джека был заразителен. Если бы он сказал, что им необходима зубная паста, она, вероятно, ответила бы так же.

Было поздно, и они поехали в одно местечко, где всегда было открыто: в университетскую закусочную.

– Я раньше здесь работала, – сказала она, когда они сели за столик.

– Ты? Тебе нравилось?

Эва задумалась над его вопросом, вспоминая, как они вместе с Лоррин долгими часами обслуживали клиентов, подавая им жареные пончики.

– Да, думаю, в самом деле нравилось, – сказала она.

Официантка приняла у них заказ – два политых шоколадной глазурью сливочных мороженых с фруктами, сиропом, орехами и взбитыми сливками, потом Джек перегнулся через стол и взял обе ее ладони в свои.

– Итак, – сказал он. – Братья? Сестры?

– Никого.

– Твои родители по-прежнему живут в Орегоне?

Возвращение к реальности.

– Моя мама умерла, когда мне было двенадцать лет, – сказала она, – а об отце я ничего не знаю. С двенадцати до шест… семнадцати лет я целую вечность жила в приемных семьях. – Видимо, он был поражен ее ответом, и она быстро добавила: – Все не так ужасно. То есть потерять маму было, конечно, ужасно, но приемные семьи – это не так уж страшно.

Впервые за весь вечер Джек как будто лишился дара речи. Она затаила дыхание, пока он смотрел на нее.

– Я слишком много вывалила на тебя. – Эва попыталась улыбнуться. – Извини.

– Нет, не извиняйся, – быстро проговорил он. – Я просто пытался представить себе, что значит пережить все, что выпало на твою долю. Может быть, поэтому ты выглядишь такой сильной?

– Я сильная?

– Да, черт побери. У тебя есть… одна особенность.

– Особенность? – повторила она.

– Ты как будто сделана из стали. – Джек поднес руку к ее волосам. – И я не имею в виду только твои волосы из колючей проволоки. – Он улыбнулся. – Я также не говорю, что ты холодная. Ты все что угодно, только не холодная. Я понял это в ту же минуту, когда увидел тебя тогда вечером с Мэриэн. Тебя нельзя использовать.

Эва опустила глаза. Ее использовали, но он был прав: больше ее никто никогда не использует.

– Я рада, что произвожу такое впечатление, – сказала она. – Я и не подозревала об этом.

Несколько секунд оба молчали.

– Я даже не знаю, какая у тебя специализация, – произнес он наконец. – Что ты изучаешь?

– Психологию, – ответила Эва. – Мне она нравится. Как раз сейчас я готовлю доклад о приемных семьях.

«Я люблю тебя», – подумала вдруг она.

– Вся моя семья – родители и брат – живет в Ричмонде, – сказал он. – После средней школы, пока я не поступил в колледж, я путешествовал, поэтому сейчас, в почтенном двадцатисемилетнем возрасте, я только на четвертом курсе.