Я и Валерка Харламов моментально открылись с правой и левой стороны от голкипера, однако с передачей Борис протянул буквально одну секунду и момент был упущен. Поэтому наш юный гений прорыва рванул дальше к правому борту, где заложив крутой вираж сам выкатился на ударную позицию.

— Кулинар, пас! — Потребовал защитник Юра Тюрин, который и закрывал синюю линию как раз около правого борта.

— От…итесь всё! — Нервно выкрикнул Боря Александров и с кистей на уровне щиколотки шмальнул по воротам.

Дуг Грант упал на колени, перекрывая низ рамки ворот, но шайба зацепив клюшку своего же защитника полетела под перекладину. И быть бы голу, но крупный голкипер гостей плечом преградил путь к вожделенной цели. Шайба моментально отлетела на пятачок, куда, словно медведь в заросли малинника вломился я и, не обращая внимания на удары и тычки, ринулся наудачу шуровать клюшкой. «Где эта шайба, мать твою?» — свербело в моей голове. И вдруг кто-то прыгнул мне на плечи и повалил в ледяную крошку.

— Скооооор! — Заголосили трибуны и органист заиграл «Калинку-малинку», давая понять что счёт стал снова в нашу пользу — 4: 3.

— Окей, парни, окей, — похлопал в ладоши тренер Эл Арбор, встречая нашу тройку нападения на скамейке запасных. — Окей, шеф, — сказал он Боре Александрову.

— Чё это он меня шефом обозвал? — Пробурчал Борис.

— Шеф, Боря, или шеф-повар — это по-английски кулинар, — ответил я, чем вызвал несколько смешков среди остальных хоккеистов.

— Да от…итесь вы уже все, — грустно отмахнулся наш юный гений прорыва.

— Забей, — приобнял я паренька, — не имя красит человека, а человек имя.

— Точно, точно, — поддакнул Валерка Харламов. — Было бы хуже, если бы обозвали пылесосом.

На лавке опять раздались отдельные смешки, но тут настырный соперник вошёл в нашу зону защиты, сделал пару простеньких передач и кто-то из защитников Детройта дальним броском сравнял счёт в матче — 4: 4. «Мэдисон-Сквер-Гарден» разочарованно ухнул. Однако на нашей скамейке нашёлся один человек, который сейчас чуть ли не светился от радости — это начальник команды Михаил Зимянин. Какого лешего Зимянин припёрся на матч? Лично я не понимал. В моей голове просто не укладывалось — зачем человек, от которого шарахаются хоккеисты и который радуется нашим неудачам, целый час тащился с командой в автобусе, затем ещё час слонялся по раздевалке и недовольно кряхтел у борта, когда шла раскатка? Ради чего товарищ Зимянин заявился на игру?

— Ты смотри, он ещё и радуется, куркуль, — тихо пробурчал Валера Харламов.

— Вижу, — зло кивнул я.

* * *

Через несколько минут, когда прозвучал свисток на перерыв и хоккеисты молча направились в свои раздевалки, на табло всё так же горел ничейный счёт 4: 4. В подтрибунном помещении я не стал торопиться к общему столу, где можно было съесть хот-дог и выпить пепси, а решил дождаться Виктора Коноваленко. Мне не терпелось один на один перекинуться парой фраз о делах наших скорбных.

— Сергеич, признайся честно, колено всё ещё беспокоит? — Спросил я у голкипера. — Последняя шайба была совсем так себе.

— Не болит, — хмуро рыкнул Виктор Сергеевич. — Только реакция какая-то замедленная что ли. Умом всё понимаю, всё вижу, тело не успевает. Руку поднимаю, а шайба уже в сетке.

— Наверное, после моего лекарства организм ещё полностью не восстановился, — сказал, материализовавшись внезапно откуда-то с боку шаман Джон Смит. — Ничего, через два дня будет норма.

— Что ж ты, лидер чикагского коммунистического движения, раньше-то молчал? — Заскрипел я зубами. — Не зря вас, шаманов, царское правительство по лесам сотни лет давило.

— Я между прочим, батюшку царя не застал, — обиделся шаманидзе. — И потом, мой препарат на советских колхозников действовал как полагается, без побочных эффектов.

— Так это, колхозникам особая реакция на картофельном поле и ни к чему, — ещё более посмурнел Коноваленко. — А мне-то чего сейчас делать?

— Скажу тренеру Элу, что у тебя недомогание, — ответил я. — Выпустим на ворота Холечека. Ну, эскулап, погоди! — Погрозил я кулаком шаману Волкову, входя в раздевалку, где между хоккеистами и начальником команды Зимяниным, судя по лицам, уже вёлся какой-то неприятный разговор.

— Аха, — натужно улыбнулся начальник Чукотки, — а вот и товарищ Тафгаев пожаловал. Раз все в сборе, то у меня для вас всех есть объявление. Раз ваши товарищи чего-то стесняются, хотя я считаю, что этого не стоит стесняться, об этом надо говорить прямо, то скажу я.

— Короче, — небрежно бросил я, взяв с общего стола бутылку «Пепси-колы», — нам ещё игровой план на третий период обсудить надо.

— Ладно, тогда буду краток, — Зимянин изобразил на лице полностью фальшивое выражение неописуемой радости. — Через два дня товарищи Рагулин, братья Солодухины, а так же наши чехословацкие друзья Махач и Кохта возвращаются на Родину. И сегодня у них, можно сказать, прощальный матч.

На этих словах пауза, повисшая в раздевалке, напомнила чем-то немую сцену из бессмертной комедии «Ревизор», когда городничий и его друзья внезапно узнали, что Хлестаков — это совершенно посторонний человек и к ним едет настоящий ревизор.

— Палыч, ты, б…ть, чего? — Первым пробормотал Валерка Васильев.

— Александр Палыч, ну ладно братья едут спасать питерский СКА, ты-то куда спешишь? — Не выдержал я. — Огурцы с помидорами ещё не скоро на даче заколосятся. Пацанов тренировать, то же всегда успеется. У тебя супруга по местным магазинам бегает каждый день, охает и ахает, покупая сыры и колбасы, обратно в очереди за туалетной бумагой захотелось? Франтишек, скажи своим пару ласковых, а то у меня словарный запас ограничен! — Обратился я к защитнику Поспишилу.

— Я с предатель говорить не желаю, — пролепетал бывший капитан сборной Чехословакии.

— Ну, вот и поговорили, — удовлетворённо крякнул начальник Чукотки. — Больше не смею отвлекать. Готовьтесь на третий тайм. Хорошая игра сегодня. Пойду я, тут у вас что-то душно.

Зимянин, которого я готов был просверлить насквозь взглядом, чтобы отыскать в глубинах его организма хотя бы капельку совести, ещё раз нелепо усмехнулся и вышел из раздевалки.

— Иван, я что-то ничего не могу понять? Что случилось с Большим Рагом и другими парнями? — Спросил тренер Эл Арбор.

— Извини, коуч,