как правило, приводило к стремительному расширению сахарных рубежей и оставлению земли под паром после того, как ресурсы почвы были исчерпаны. Таким образом, производство сахара на колониальной Яве было уникальным не только в социальном, но и в экологическом плане.

В Китае, Египте, а позже и на Карибских островах севооборот с ранних времен помогал замедлить истощение почвы, вызванное выращиванием сахарного тростника. На Яве севооборот применялся максимально эффективно: возделывание тростника «встроили» в существующую систему выращивания орошаемого риса (на Яве его называли савах). В то время как тростник истощал почву, рис содействовал ее восстановлению. Следовательно, чередование двух злаковых культур не только дало возможность выращивать сахарный тростник на сравнительно малой площади с ограниченным количеством удобрений, но и позволило достичь поразительного роста производства продукции в расчете на акр. Каждый год десятки тысяч гектаров рисовых полей превращались в поля сахарного тростника, для которых приходилось срывать дамбы, возведенные при выращивании саваха. Чтобы защитить молодые растения от диких зверей, строились заборы, а мосты и дороги требовалось полностью перестраивать после того, как их разрушали тяжелые телеги, груженные сахарным тростником.

Эта неустанная гонка за увеличением показателей производства с акра шла вразрез с политикой колониального правительства, направленной на то, чтобы смягчить бремя, которое на яванцев наложила «система принудительных культур». Недаром оно прекратило принудительное выращивание индиго, требующее от земледельцев значительных затрат сил, и постепенно отменило обязанность по культивации сахарного тростника85. Следующим очевидным шагом в этом направлении был отказ от системы чередования и переход к насаждению сахарного тростника для сбора нескольких последовательных урожаев на одном и том же участке перед началом севооборота. В ходе подготовки к этому шагу в 1850-х годах правительственный комитет опросил всех местных чиновников, в том числе деревенских старост и еще некоторых земледельцев, связанных с выращиванием сахарного тростника, пытаясь выяснить, будет ли такая мера принята благосклонно. К удивлению колониальных чиновников, крестьяне и старосты в подавляющем большинстве указывали на то, что нужно поддерживать существующую практику, поскольку она была наиболее эффективной в использовании скудной земли в отношении циклов выращивания сахарного тростника и орошаемого риса. Очистка поля от остатков стеблей тростника после сбора урожая (необходимая для того, чтобы дать новым, только что посаженным растениям возможность вырасти) считалась более обременительной и тяжелой, чем восстановление полузатопленных рисовых полей, в которых оставшиеся стебли просто тонули86.

И в экологическом, и в социальном плане земли, засеянные орошаемым рисом, играли главную роль в том, как система культивации встроилась в сахарную отрасль яванской глубинки. Поскольку принудительная культивация была навязана только тем, кто владел земельными участками – и, в частности, полями, на которых выращивали рис, – это побуждало сельскую знать делать так, чтобы как можно больше жителей деревни получили небольшую долю этих орошаемых полей, часто находившихся в общем владении, тем самым приняв на себя часть бремени, наложенного на каждую деревню87. Это привело к формированию сложной и трудоемкой системы выращивания культур на заливных полях, в которой обязанности разделились с одной стороны между деревенскими жителями, а с другой – между деревнями и сахарной промышленностью. Это внедрение капиталистического сахарного производства вдохновило Клиффорда Гирца в его знаменитом произведении «Сельскохозяйственная инволюция» (Agricultural Involution) описать яванскую сахарную промышленность как своего рода кентавра, в котором продвинутая переработка сахарного тростника сочеталась с его все более трудоемким выращиванием на все более густонаселенных землях, засеянных орошаемым рисом88.

Даже в рамках социально-экономического эксперимента обернуть эту инволюцию вспять было крайне тяжело, если не невозможно. В 1860-х годах нидерландские либералы попытались запретить общее (или совместное) владение землей и начать поощрять частную собственность, чтобы перевести Яву на капиталистические рельсы. Их замысел состоял в том, чтобы создать сильный класс земледельцев, которые бы забрали себе во владение всю землю и изгнали бы прочь маргинальных землепашцев, которым, в свою очередь, предстояло стать настоящим деревенским пролетариатом «свободных» лиц, получающих жалованье. Впрочем, это потребовало бы не только полной трансформации деревенского общества, обратив вспять тридцать лет действия «системы принудительных культур», но и разделения орошаемого риса и культивации сахарного тростника89. Предприятия не проявляли никакого желания перемещать свои заводы на сухие земли, поскольку это значительно снизило бы урожай с акра, да и деревенская знать определенно выигрывала, сохраняя статус-кво. Таким образом, судьбы сахарных заводов и выращивания риса на заливных полях все так же тесно переплетались. В первых десятилетиях XX века, когда сахарная промышленность стала преобладать в яванском сельском хозяйстве, в некоторых административных единицах более половины заливных полей в пределах пяти километров от фабрики были заняты сахарным тростником90.

Очевидцам той эпохи произошедшее на Яве казалось столь же парадоксальным, как то, что случилось на Кубе. С их точки зрения, самые передовые в мире промышленные комплексы, созданные для переработки сахарного тростника, не воспользовались экономически обусловленными преимуществами свободной земли и рынков рабочей силы, вместо этого положившись на атавистическое общинное землепользование и на рабство. Яванский опыт демонстрирует, в сколь огромной степени сахар был продуктом именно сельскохозяйственной промышленности, в которой завод и поле все отчетливее превращались в два разных мира – в кентавра, как заметил в своем известном изречении Клиффорд Гирц.

В то время как заводы по всему миру строились по одному проекту, поля сахарного тростника везде были поразительно разными. Выращивание сахарного тростника на Яве, требовавшее невероятных трудовых затрат, двинулось в совершенно ином направлении, нежели на Кубе, где было очень мало стимулов как для инноваций в выращивании тростника, так и для принятия стародавних методов, таких как севооборот и ограничение количества корневых отпрысков. Плодородной земли было много, и во время сбора урожая, когда труженики почти в прямом смысле работали до смерти, главной проблемой оставалась нехватка рабочих рук.

В непрестанных стремлениях сэкономить на рабочей силе кубинские плантаторы не жалели природу: вместо того, чтобы рубить деревья и затем вспахивать землю плугом, они просто сжигали леса, а на освободившемся месте создавали новые поля для сахарного тростника. Крупнейший поставщик сахара беспощадно уничтожал древние деревья, не обращая никакого внимания на мрачные предупреждения о пагубных последствиях, которые окажет на окружающую среду столь быстрое истребление лесов. Уже в 1840-х годах свыше пятидесяти тысяч гектаров деревьев исчезали каждый год91. Деревья требовались для многих аспектов сахарного производства: их использовали не только для строительных работ и изготовления коробов для транспортировки сахара, но и в качестве топлива. С самого начала плантаторы жгли в своих гигантских паровых дробилках и в вакуумных варочных котлах именно деревья, а не экологические выгодные багассу и уголь. Массовая вырубка деревьев на топливо заставляла их