по крайней мере до середины XIX века. Шарль Дерон в своей книге о сахаре писал, что самый передовой кубинский завод, которым владел дон Венсеслао де Вилья-Уррутия, в начале 1840-х годов нанял всего лишь одного белого мастера102. Похожим образом, в Луизиане рабы трудились не только как плотники, но и как бухгалтеры, операторы паровых машин, а иногда могли управлять даже плантацией103. Однако авторитет этих подневольных профессионалов плохо сочетался с их рабским положением. Более того, когда уже в XIX веке возрос приток работников из Европы, появилась проблема, связанная с тем, что рабы и свободные европейцы не могли без раздражения находиться рядом друг с другом, управляя машинами. Например, испанские мигранты, приехавшие работать в кубинских сахарных поместьях, открыто выступали против рабства прямо на заводе, поскольку считали, что использование рабского труда отрицательно сказывалось на их собственном жалованье и статусе104.

С течением XIX века условия подневольного труда на заводах в конечном итоге исчезли, в то время как работники в полях по-прежнему подвергались суровым физическим наказаниям. Общая тенденция показывала, что единый комплекс из поля и завода, некогда существовавший на плантациях, распался, когда завод перерос в самостоятельную единицу и на него стали доставлять тростник из все более отдаленных мест. С уходом рабства постепенно возник класс мелких земельных собственников, выращивавших сахарный тростник на бывших плантационных островах. На Маврикии владельцы поместий продавали землю освобожденным рабам, а на Ямайке – и рабам, и работникам, вернувшимся со строительства Панамской железной дороги. Не столь заметен был этот процесс на Барбадосе. Плантаторы на Тобаго, в Сент-Люсии, в Гренаде и на Французских Антильских островах начали вводить систему арендаторов-издольщиков (métayer), при которой владельцы поместий предоставляли работникам землю и саженцы, а те принимали на себя часть сельскохозяйственных рисков и получали часть прибыли. Например, в Тобаго, где такая система появилась в 1843 году и широко распространилась в 1845-м, работник получал акр земли, на котором выращивал сахарный тростник и собирал урожай. И хотя это было продиктовано бедностью владельцев поместий, система, тем не менее, по свидетельству одного современника, все же оказывала поддержку бывшим рабам. Та же система имелась в Сент-Люсии, где в 1843 году тоже возник маленький кооператив арендаторов-издольщиков105. Тем временем на Тринидаде среди индийских колонистов, число которых продолжало расти, появился класс мелких землевладельцев, поскольку почти 80 % из них по истечении срока договора не стали возвращаться домой. Тысячи этих собственников доставляли свой тростник в деревню Сент-Мадлен, на центральный сахарный завод, построенный в 1872 году и ставший крупнейшим в Вест-Индии106. Но даже притом, что на некоторых Карибских островах и на Маврикии появился класс мелких фермеров, выращивавших сахарный тростник, поля по-прежнему нуждались в армиях сезонных работников для сбора урожая. Теперь эти работники заняли наихудшее положение в сахарном мире, и именно на их плечи легло бремя серьезного сахарного кризиса, который разразился в 1884 году.

7. Кризис и чудесный тростник

Промышленная революция совершенно изменила облик производства, транспортировки и рынков сбыта сахара во всем мире. Конечно, это была медленная революция, шаг за шагом преодолевающая свой извилистый путь. Недостаток капитала, консерватизм плантаторов, ненадежная технология и особенно невозможность механизировать сбор урожая никак не позволяли разделаться с рабством и порождали новые формы подневольного труда. Тем временем разновидности сахара, который изготавливали китайские и индийские крестьяне, легко закрепились на мировом рынке благодаря тому, что стоимость жизни в Азии была намного ниже, чем в Америке. Что неудивительно, яванские сахарные заводы, на которых дешевый труд сочетался с высокой капиталоемкостью, к началу XX века стали самыми конкурентоспособными игроками в сахарной промышленности.

Массовое потребление ускорило глобализацию сахарного производства и объединение рынков. С 1840-х годов имперские правительства и колониальные администрации приняли на себя ключевую роль во внедрении вакуумных варочных котлов и центрифуг в производство. Затем последовала революция в перевозках, и ко второй половине XIX века изобретение бессемеровского процесса в пять раз снизило цены на сталь. Это позволило сахарным центрам строить железные дороги, по которым тростник доставлялся на дробилки из еще более отдаленных мест. В самых развитых регионах производства сахара пролегли многие километры железнодорожных путей, соединившие поля и заводы. Кроме того, сталь позволила удешевить перевозку сахара по всему свету и тем самым создала совершенно новую географию производства продовольственных товаров и торговли. В пределах Северной Атлантики европейская сельская местность, располагавшая изобилием рабочих рук, перешла с пшеницы на сахарную свеклу после того, как на континент хлынул поток зерновых культур из США. В то же время Европа решительно и упорно – совсем не так, как выращивающих пшеницу крестьян – защищала свою свеклосахарную промышленность, вводя пошлины на импорт и выдавая субсидии на экспорт на фоне резко снижавшихся цен на мировом рынке.

Рафинадный завод в Тхайку, Куорри-Бей, Гонконг, в 1895 году был одним из крупнейших в мире. Большая часть сахара, проходившая здесь переработку, поступала с Явы

На протяжении XIX века сахарные плантации стремительно переходили из рук в руки, что привело к появлению избранных групп богатых плантаторов. В некоторых местах капиталисты метрополии забирали почти все поместья. Так случилось, например, в Британской Гвиане, где с 1850-х годов господствовали несколько крупных торговых домов, принадлежавшие к британской метрополии. Впрочем, чаще колониальная сахарная буржуазия, достигавшая успеха, присоединялась к промышленным интересам метрополии и миру финансовой аристократии, в то время как колониальные администраторы содействовали развитию инфраструктуры и вербовке работников. Крупные центральные сахарные заводы неизбежно сменили старые поместья с их мельницами, жилищами рабов и особняками плантаторов. С этих ужасно шумных заводов на много километров тянулись в поля узкоколейные железные дороги, увозящие тонны стеблей сахарного тростника – и за несколько часов эти стебли превращались в почти белый сахар. Внешний и внутренний архитектурный облик этих больших заводов, перерабатывающих сахарный тростник, был почти одинаков во всех промышленных сахарных поясах мира, и то же самое можно было сказать о большей части свеклосахарных заводов. Эти впечатляющие промышленные комплексы поставляли свой продукт на еще более крупные рафинадные заводы в североатлантических портах и, в меньшей степени, в Азии. Благодаря тесным связям с соответствующими правительствами рафинировщики получали гарантию ввода пошлин на импорт высококачественного сахара, что удерживало владельцев сахарных заводов от строительства рафинадных заводов поблизости. Вместо этого внушительные комплексы построек появились в портовых районах Нью-Йорка, Гонконга и Лондона; в них работала все более стандартизированная техника, извергая огромные объемы почти идеально белого кристаллического сахара1.

Тем временем ситуация на тростниковых полях разнилась от