сил и пропустить обряды. Пусть даже это суеверие, но кто она такая, чтобы спорить с вековыми традициями и рисковать: вдруг в последнюю минуту случится несчастье?

Возле конюшен у собора она спрыгнула с Пино, отдала поводья конюшенному мальчишке и сунула монету ему в руку.

— Нет, мадам, спасибо. — Он, не глядя ей в глаза, попятился, будто она ему руку обожгла. Монета звякнула о землю.

— Глупости, возьми! Ты работаешь как надо, а я не обеднею.

— Не могу, это принесет несчастье, — ответил мальчик, стыдясь, схватил удила Пино и повел коня в стойло.

Николь не стала подбирать монету и побежала на Рю-дю-Марше к площади перед собором. Ее внимание привлекло объявление, прикрепленное к пьедесталу Жанны д’Арк:

Преступная деятельность:

доктор Аристид Моро задержан за фальсификацию причин смерти…

Свидетельства, признанные фальсифицированными:

И первое имя в списке:

Франсуа Клико.

Дальше она читать не смогла.

Толпа владельцев и работников, собравшаяся возле собора, молча смотрела на нее. Было тихо, как на кладбище, только слышался стук каблуков редких прохожих.

Николь почувствовала, как кто-то обнял ее сильными руками.

— На меня смотри, Бабушетта, не на них!

Николь всмотрелась: Наташа.

— Плюнь на них, они того не стоят, — уговаривала подруга. — Я тебя отведу домой. Где Пино?

— В конюшне. Мальчишка не взял мою монету. Слава богу, что Ментина этого не видит.

— Крестьяне неграмотные, что они понимают? Пойдем, Николь, и выше голову! Мы уходим, а они пусть идут и рассказывают Господу в молитвах свою ложь. Тебе ни один из них не нужен.

На чем свет ругая конюшенного мальчишку, Наташа ухватила ее под руку, а потом как-то сумела взгромоздить на Пино. Николь пришпорила старого коня так, что, подъезжая к Бузи, тот уже хрипел от изнеможения. Наташа отправилась следом за ней, но осталась далеко позади.

В безопасности залитого солнцем дома Николь начала убеждать себя, что не имеет права отступать.

«Не сдавайся, — твердила она себе, — не дай ему ничего из того, что он хочет».

Существовал лишь единственный способ справиться со всем этим — продолжать работать. Неудача лишь убедит горожан, что их суеверия оправдались. «Пусть вино говорит за тебя», — шепнула себе Николь. Так всегда приговаривал Франсуа, когда учил ее на дегустациях. Он был убежден, что вино, как поэзия, рассказывает историю земли.

В эту ночь ей приснился муж, сон подарил воспоминания про их лучшие времена — хотя бы такой прок был от коварства Моэта. Николь решительно настроилась наутро взяться за работу.

Проходя по двору давильни, она высоко держала голову. Здоровалась с рабочими как ни в чем не бывало, обмениваясь вежливыми вопросами о семье, о предстоящем дне и его работе, но замечала и потаенные взгляды сочувствия или подозрения.

«Это пройдет. Очередная неприятность, вроде града или трудной уборки урожая», — сказала она себе, захлопывая дверь в контору.

Но когда она садилась за стол, рука у нее дрожала от ярости. Занеся перо над книгами, Николь углубилась в цифры. Они были надежны, аккуратны, неоспоримы — не то что окружающий мир, или Франсуа, или не знающие дисциплины лозы, так подверженные болезням, перепадам погоды, вредителям и всему вообще, что ниспошлет на них Бог. И как бы она ни сожалела о заложенном драгоценном ожерелье, эти деньги на некоторое время защитят ее от Моэта.

В этот вечер, когда работники ушли, Николь отправилась в погреба одна. Ее окутала тишина, и когда глаза стали привыкать к темноте, заблестели бутылки, внушая надежду. Каждая из них — надежда на спасение, результат ее распоряжений, вкуса, трудов. Каждая — реликвия ее брака с Франсуа, свидетельство ее любви к нему и к лозам. Николь не знала, сколько пробыла здесь — наедине с бутылками и тишиной, но когда она вышла, яркая луна уже стояла высоко. Она побрела через двор домой спать, и в тысячный раз ей приснилась смерть Франсуа.

Глава восемнадцатая

НАЧИНАНИЯ

Сентябрь 1811 года

Услышав взрывы, Николь подумала, что это продолжение кошмаров. Но нет — она уже проснулась, свет бил сквозь шторы, принося утреннее облегчение. Может, это раскаты грома? Она выглянула наружу: чистое синее небо. Откуда же, черт побери, этот грохот?! Из-под земли? Боже, только не это!

— Жозетта! — крикнула Николь.

Вбежала горничная.

— Найдите Луи, где бы он ни был! — велела Николь и, накинув шаль на ноющие плечи, поспешила к давильне.

Работники выбегали из погребов, закрывая лица платками, мешками, чем под руку попалось, откашливаясь и отплевываясь. Значит, не читали в городе объявлений, раз они до сих пор с нею.

Примчался Ксавье.

— Рванула вся партия десятого года, загубленное шампанское течет рекой, стекло повсюду! Погибло все! — бухнул он.

— Это те бутылки, которые мы заказывали у поставщика Моэта?

Ксавье кивнул. Николь протолкалась через толпу работников, вылезающих, пошатываясь, из погребов.

— Куда ты? Там смертельно! — крикнул Ксавье.

Она спустилась, насколько посмела. Свечи зажигать тут было бы слишком опасно, и Николь подождала, пока глаза привыкнут к темноте. Ее душили испарения, а бутылки все рвались и рвались, разбрызгивая желтую жидкость, и осколки стекла пронзали воздух.

Она могла только остолбенело смотреть на этот оживший ад. Погибло не меньше десяти тысяч бутылок.

— Вот и снова несчастье. Когда уже она поймет?..

Николь резко раскрыла глаза. Возле нее суетились две женщины.

Синее небо. Гравий. Стебли травы. Она поняла, что лежит возле двери погреба.

— Тише, тише, она приходит в себя.

Она попыталась сесть.

— Не шевелись, Бабушетта.

Слава богу, Луи пришел.

Николь зажмурилась, борясь со жгучей болью.

— Сбегайте кто-нибудь за доктором и дайте что-нибудь, чем кровь остановить! — крикнул он.

Луи положил ее голову к себе на колени, зажал рану, отбросил на землю пропитанную кровью тряпку, и Жозетта протянула ему другую. Когда Николь попыталась что-то сказать, голос прозвучал хриплым карканьем, а пальцы, отнятые от лба, были залиты кровью.

— Ты упала прямо к подножию лестницы. О чем ты только думала? Хотела побыть героиней? В одиночку бросилась спасать бутылки все до единой? Тебя там убить могло, — добавил он ласково. Гнев его схлынул. — Давай теперь занесем тебя в дом.

Ксавье помог ее поднять, и они вдвоем осторожно внесли Николь в дом.

— Положите у окна, — едва сумела прохрипеть она. — Хочу видеть давильню и виноградник.

Николь то впадала в беспамятство, то приходила в себя, теряя счет дням. Часто, когда она просыпалась, в комнате сидел Луи, рядом с ним — бутылка бургундского, а на коленях — «Дон Кихот». Эту книгу она дала ему пять лет назад, и он все никак