судить. Известно лишь, что, вернувшись, он опять выдерживает Казачкова, чем, правда, повергает того в панику и вынуждает нарушить инструкцию Лофтина (непредусмотренная встреча в подъезде). Но как бы то ни было, Лофтин проводит и третью встречу, а спустя непродолжительное время — и четвертую. Она стоит того, чтобы рассказать о ней особо.

В Ленинград пришла осень. И в один из ее истинно црекрасных дней, все так же во время юб'еда вице-консула, Михаил Казачков вновь вошел в знакомый подъезд. Хлопнула дверь. Но это был не вице-консул. Казачков ждал. Наконец появился Дэн. Высокий, спортивного склада, он легко спускался по лестнице и, судя по всему, пребывал в отличном настроении.

Вначале они шептались на лестничной площадке. Потом, когда внизу зашаркали шаги, Лофтин отомкнул квартиру и втолкнул Казачкова в тамбур между первой и второй дверьми. И втиснулся туда сам. Там их собеседование продолжалось. Его основной смысл состоял в том, что Лофтин предлагал встречаться через посредника, сказав, что «не имеет права» на прямые контакты. Поинтересовался, нет ли у самого Казачкова таких людей.

Из показаний Михаила Казачкова:

— Я сказал Лофтину, что у меня есть знакомый бельгийский дипломат. Коновалофф. (Помните? Связной в коммерческих сделках. — Авт.) Оказалось, что Лофтин его знал. Он сказал, что связь через этого человека возможна.

Во время обыска квартиры Казачкова был найден журнал, в котором он вел учет своим финансовым операциям.

Был найден и список из 166 человек, помеченный условными значками. Казачков сказал, что это — предполагаемые клиенты для коммерческих сделок. Что составил он список, с одной стороны, для памяти и упорядочения дел, а с другой — чтобы познакомить с ним американского вице-консула. И в подтверждение бросил на стол сложенный вчетверо лист бумаги.

Рукой Лофтина (это не отрицал Казачков и подтвердила графическая экспертиза) по-английски было написано, что к нему, Лофтину, Казачков обращался с просьбой оказать помощь для оформления выезда за границу и что этим, собственно, объясняется встреча его, Лофтина, с Казачковым. Бумага была изрядно потерта на сгибах, поскольку Казачков таскал ее все время с собой. Оба рассчитывали, что бумага надежно прикроет, если вдруг возникнут какие-то недоразумения.

Объяснение Казачкова звучало, говоря мягко, неубедительно. Если вице-консул действительно хотел помочь Казачкову в этом, и только в этом, Лофтину логично было бы препоручить Казачкова тому, кто занимается этими вопросами по должности.

А потом появились на свет два номера журнала «Тайм», в которых были обнаружены искусно замаскированные под текст статей вклейки с именами людей из списка, составленного Казачковым. Отпечатано это было на портативной пишущей машинке марки «Смит-Корона» (установлено экспертизой), которая принадлежала Казачкову (признание самого Казачкова). Были изъяты при обыске также шифрограммы и кодовые таблицы, составленные Казачковым для… чего? В самом деле, для чего понадобилось ему изобретать сложную систему шифровки текстов, если в своих коммерческих упражнениях он порой действовал на грани открытой безрассудной наглости?

Когда Казачкову было предъявлено обвинение, он вдруг обратился к следователю: «У меня есть важное заявление».

К любым заявлениям положено прислушиваться, к важным — тем более. Прислушались и к Казачкову. К его признанию в преступной связи с Лофтиным, сотрудником Центрального разведывательного управления США, о чем Казачков догадался сразу, к готовности Казачкова всячески помочь следствию в разоблачении разведчика-дипломата и к предложению Казачкова… освободить его для этой цели из-под ареста. Два первых заявления Казачкова были приняты к сведению и дали следствию дополнительное направление. Третье заявление, естественно, было отклонено.

1 октября 1976 года судебная коллегия по уголовным делам Ленинградского городского суда рассмотрела дело по обвинению Казачкова Михаила Петровича в совершении ряда тяжких преступлений — контрабанда и спекуляция в крупных размерах, валютные сделки, а также особо опасного — измена Родине в форме шпионажа.

Если бы за каждое из них Казачков отбывал наказание в отдельности, ему бы пришлось провести в заключении тридцать девять лет. И это при том, что судебная коллегия учла в качестве смягчающих обстоятельств, что Казачков судим впервые, искренне раскаивается в содеянном и что он частично способствовал следствию в раскрытии преступлений. Поскольку советским уголовным законодательством предельный срок лишения свободы ограничен, судебная коллегия приговорила Михаила Петровича Казачкова к 15 годам пребывания в исправительно-трудовой колонии строгого режима с конфискацией имущества, без ссылки.

Итак, дело помер сорок девять было закончено. Но не закончилось падение Михаила Казачкова. Изменилась траектория. На какую новую орбиту она вывела его?..

Читатель, вероятно, помнит, что судебная коллегия отметила в приговоре: «Учитывая искреннее раскаяние…» И, надо подчеркнуть, это обстоятельство весьма существенно повлияло на судьбу Казачкова: он мог бы получить и более суровое наказание. Вот что написано его рукой в кассационной жалобе: «Сейчас мне страшно подумать о том, что стало бы со мной, если бы меня не арестовали. Несмотря на годы наказания, которые мне предстоят, я рад случившемуся, ибо меня остановили на пути, который, как я вижу сегодня, вел от преступления к преступлению». Есть там и такие слова: «Я горд тем, что сумел убедить суд в искренности моего раскаяния… Я искренне благодарен работникам следствия за такт и внимание, с которыми они вели разъяснительную работу со мной. Подумать только, что ни слово — сплошная искренность…

Но в колонии он вел себя вызывающе, занимался активной антисоветской пропагандой, оскорблял персонал, старался спровоцировать его. Сейчас Казачков в тюрьме. Его пришлось перевести из исправительно-трудовой колонии в одиночную камеру. Это была вынужденная мера, но предпринятая по вине самого Казачкова.

Когда одно из посольств СССР подверглось провокационному нападению сионистов, наутро Казачков поспешил обрадовать своего приятеля: «Поздравляю, Славик, наши сожгли посольство Советов!» Казачков не скрывал, что очень хочет разрыва отношений и даже войны между Советским Союзом и Соединенными Штатами Америки. От него отвернулись самые отпетые, однако это не смущало Казачкова, он продолжает гнуть свою линию.

Нетрудно догадаться, чего добивался Казачков. Изо всех сил он стремился попасть в прорезь прицела западных радетелей о правах человека, надеть на себя вериги диссидента. Ведь две предыдущие его ставки принесли сомнительный доход — кому нужен банальный спекулянт или шпион-неудачник? А вот диссидент — дело другое. Тут можно кое-что и выгадать. При условии, конечно, что ему удастся придать своим прошлым похождениям не уголовную, а политическую окраску.

Есть такой антисоветский журнал — «Посев». Появился он еще при Гитлере, когда германский фашизм вот-вот должен был рухнуть под ударами наших войск. Потом «Посев» перешел на содержание к американской и западногерманской разведкам. Что он пишет все эти годы — можно представить. На страницах одного из номеров Казачков «посеял» и свою