были заниматься не только коммерческой деятельностью. Казачков, казалось ему, ловко цеплял клиентов на крючок наживкой в виде картин — Кандинского или ван Хуфа, икон или серебряных рублей петровского времени. Но кто кого цеплял в действительности, у нас еще будет возможность убедиться.

Чеки серии «Д»

Казачков спешил. Время шло, в его воображении за рубежом кипела прекрасная и заманчивая жизнь, а он был все еще только на подступах. Казачков хотел переселиться с комфортом. Вот когда потребовались все краски его коммерческо-уголовного таланта!..

Наконец ему удалось получить вызов оттуда, и он стал оформлять документы на выезд и требовать в институте характеристику. Но к этому времени Михаил Петрович Казачков уже вполне созрел для прокурорской санкции на арест. Так что в основе дела Казачкова лежит вовсе не политика, как хочет это представить сам Казачков вкупе с иными поборниками прав человека, а самая примитивная уголовщина.

Следует сказать — и это очень важно — вот еще о чем. Есть у Казачкова сын, Петя. Когда Казачков окончательно решил уехать и стал готовить документы, Пете было три года. Понятно, ему еще было рано самому решать свою судьбу. Тем более что речь шла не о выборе детского сада. Речь шла о Родине. Речь шла о том, как сказал поэт, куда идти, в каком сражаться стане. Могло ли общество оставаться безразличным к решению Петиного отца, Михаила Казачкова, — человека, у которого в представлениях о правах и обязанностях гражданина перед своим Отечеством явное смещение? Сын Казачкова обладает не меньшим, чем любой другой гражданин, правом иметь свою Родину. Общество, которое считает своей главной заботой благо людей, не может оставаться равнодушным, если чье-то недомыслие, или злая воля, или низменный интерес ломает другие судьбы. Это, так сказать, к вопросу о правах…

В случае с Михаилом Казачковым было еще одно существенное обстоятельство. Родственники, которые прислали ему вызов, на деле оказались вовсе не родственниками. Стало быть, ни о каком воссоединении семьи речь идти не могла. К тому же в присланном документе стояла другая фамилия. Казаков. Весьма возможно, произошла ошибка. Но документ есть документ, и от факта никуда не денешься. Как поступил Михаил Петрович? В своей обычной манере. Обратился за помощью к иностранным друзьям, в частности все к тому же Коновалоффу. Подчистили, подправили, но подлог впоследствии вылез на свет.

А время шло. И Казачков засуетился еще активнее. И теперь самый момент вернуться к началу нашего рассказа, к тому самому раннему утру 19 августа 1975 года, когда вице-консул генерального консульства Соединенных Штатов Америки в Ленинграде и сотрудник Центрального разведывательного управления Дэнни Мак Артур Лофтин вышел из дома и сел в темносиние «Жигули» под дипломатическим номером Д 04-055.

Хлопнула дверца, мягко завелся мотор, и темно-синие «Жигули» тронулись с места. Дэнни Мак Артур Лофтин ехал на встречу с Михаилом Казачковым.

Эта встреча была не первой, и она не будет последней. Дипломату-разведчику еще предстоят контакты с Михаилом Казачковым — впоследствии завербованным им агентом. Пока же ограничимся одним: Лофтин искал такого человека — человека, готового служить ЦРУ, готового продать самое святое — Родину. И Лофтин такого человека нашел.

10 ноября 1975 года уже известный нам Александр Коновалофф, атташе по вопросам культуры и печати Посольства Бельгии в СССР, пришел к матери Владимира Велле — Фаине Ильиничне и оставил ей конверт, на котором было написано: «М. Казачкову от А. Г.» (Андрэ Голованов). В конверте были чеки серии «Д» на сумму 350 рублей. Голованов получил от Владимира Велле две тысячи французских франков, обменял их на чеки, а Коновалофф выполнял в данном случае роль связного. Деньги предназначались Казачкову в счет погашения долга.

Это было прямым нарушением закона о валютных операциях. Следственные органы возбудили против Казачкова уголовное дело. Нужно сказать, что к этому моменту Казачков совершил немало противозаконного. Это были не только финансовые махинации. Он вступил в контакт с представителем ЦРУ, стал, по сути, его агентом и собирался передать ему важную информацию, которая могла бы нанести серьезный ущерб нашему государству. Казачкова нужно было остановить.

В квартире Казачкова был произведен обыск, в результате которого обнаружились улики, свидетельствовавшие о его незаконной коммерческой деятельности.

Прокурор города Ленинграда дал санкцию на арест гражданина Казачкова в связи с его незаконной валютной сделкой с бельгийским дипломатом Александром Коновалоффом.

В процессе следствия будет установлено все: не только деятельность Казачкова, крупного спекулянта и контрабандиста, но — и самое главное — шпионская деятельность Казачкова в пользу американской разведки.

Каждую среду, в полночь

Итак, встреча. Конечно же Лофтин стремился к ней. Успех мог существенно поднять его акции в конторе. Но была и опасность. Казачков, правда, говорит, что недоволен жизнью, что его не устраивает здешняя система, оттого хотел бы уехать. А может быть, что-нибудь другое? Может… Но там, за Потомаком, в окрестностях Вашингтона, в местечке под названием Лэнгли, где разместилось Центральное разведывательное управление, там от него ждут работы. Там нет дела до того, что он еще и дипломат, Дэнни Мак Артур Лофтин, что генеральное консульство призвано способствовать развитию отношений между Советским Союзом и Соединенными Штатами Америки, что он как вице-консул призван заниматься тем же. А он? Едет на встречу с будущим агентом. Деятельность, уж точно несовместимая с дипломатическим статусом. Он, Лофтин, отлично это понимает.

Однажды он уже сделал скользкий шаг. Когда выставили из страны Шорера: коллегу поймали в момент получения им информации. Не выручили ни дипломатический паспорт, ни положение вице-консула. Дернула его тогда нелегкая помогать при отъезде! Объяснить, конечно, можно: он — вице-консул, который как раз занимается административными и финансовыми делами. Только объяснять некому, а ненужной активностью сам впаял себя в шореров-скую цепочку. С тех пор и не оставляет мысль, что за ним следят. Правда, он ни разу не находил ей подтверждения, но уж в этих вещах он, будьте уверены, разбирается. Как ни старался, не находил. Неожиданно менял маршруты передвижения, знал лучше иных горожан проходные дворы старого Ленинграда (этим его знанием восхищались знакомые), вызывающе вел себя, чтобы хоть как-то привлечь внимание, — никакого результата! Несколько недоуменных взглядов прохожих, смех детей — вся реакция.

Ну кто еще, кроме него, Лофтина, отправлялся на лужайку к памятнику Пушкина и прямо на траве пил из термоса кофе? Кто садился на ступени движущегося эскалатора и читал газету? На приемах не брал в рот спиртного, цепко следя за окружением, и если и обращал на себя внимание, так, пожалуй, как раз этой странностью. И Лофтин нервничал еще больше. Именно