и сразу повели в то здание, в котором жили дети. В волнении от предстоящей встречи с сыном мужчина едва ли не бежал, напрочь позабыв о протезе.

На сей раз дети сидели на расстеленном на полу одеяле и водили пальчиками по дощечке с песком, оставляя на ней разводы. Настоятельница также устроилась на полу подле них и, тихонько разговаривая с ними, иногда со смешком тоже проводила пальцем по дощечке, что-то поправляя.

Петр постоял в дверях, не решаясь войти. Обернувшись, он понял, что сопровождавшая его монахиня испарилась. «По воздуху они, что ли, летают?» — нахмурившись, подумал он и, глубоко вздохнув, шагнул в келью.

Три головы поднялись и уставились в его сторону.

— Доброе утро, — поздоровался Петр.

— Доброе, — отозвалась настоятельница и улыбнулась, вновь перейдя на польский: — Остин, вот твой папа. Он очень долго искал тебя.

— Костик… — Петр шагнул поближе и, не зная, куда деть руки, суетливо потер их о штаны. — Сынок… Иди ко мне, родной мой! — не замечая текущих ручьем слез, протянул он руки к мальчику.

Сперва отшатнувшись, Костик испуганно взглянул на настоятельницу, но та, улыбнувшись, кивнула ему и слегка подтолкнула к Петру. Еще раз посмотрев на улыбавшуюся игуменью, мальчик встал на четвереньки и несмело двинулся в сторону отца. Впрочем, ползти ему не пришлось — не выдержав, Петр подхватил сына на руки и, обливаясь слезами, принялся его целовать, прижимая мальчонку к себе.

— Папа… — раздалось неуверенное снизу, и его слегка потянули за штанину.

Петр, прижав к себе мальчика, взглянул на игуменью, торопливо схватившую девочку в охапку и прижавшую ее к себе, что-то тихонько шепча ей. Но девочка, завозившись, чуть высвободилась и, увидев, что Петр смотрит на нее, робко спросила на польском:

— Ты мой папа?

Не выдержав взгляда синих глаз, вопросительно смотрящих на него, Петр, всхлипнув, кивнул и, поудобнее ухватив сына одной рукой, второй потянулся к девочке.

— Конечно, дочка… Я твой папа, Лизонька, — с трудом прохрипел он и, подхватив поданную ему удивленной игуменьей девочку, прижал ее к себе и уткнулся губами в ее макушку.

Глава 21

— Вот так вот, Миха… — проговорил Петр, и Мишка, тряхнув головой, вынырнул из воспоминаний мужчины. — Матушка Мария все документы нам сделала, Лизоньку сразу моей дочкой записали. Да она и есть моя дочка — кровь в ней моего сына течет, а значит, и моя. Так что она тоже моя кровинушка, — с нежностью взглянул он на сопевших во сне детей.

— Правильно, что забрал обоих, — мягко улыбнулся в ответ Мишка. — Ничего, Петь, вырастут.

— Конечно вырастут, — тряхнул головой мужчина.

— Пойду я, — поднялся Мишка. — Уж третий час ночи, спать пора. Засиделся я у тебя.

— Куда собрался-то среди ночи? — удивился Петр. — Не пойдешь никуда! Тут переночуешь, а с утра и пойдешь.

— Спасибо, конечно, Петь, — широко улыбнулся Мишка, — но тебе ж самому спать негде! Пойду.

— Стой, — ухватил его за руку мужчина. — Вон на моем матрасе ляжешь, а я на полу. Найдем место. Нечего ночами бродить…

— Не, — мягко освобождаясь от его руки, отозвался парень. — Да и чего бродить-то? Идти что ль далеко? Сто метров между секциями, — широко улыбнулся он. — Тем более мне вставать завтра рано — надо родителей навестить, а то волноваться станут. Еще детей разбужу… Ни к чему.

Кивнув, Петр притянул к себе парня и крепко обнял.

— Спасибо тебе, Мих. Вовек не забуду, — хлопнул он его по спине и оттолкнул. — Ступай. Я в окошко погляжу на всякий случай.

Выйдя из секции, Мишка поднял голову вверх и улыбнулся торчавшему в окне Петру. Махнув ему рукой, парень направился к себе.

Петр, провожая парня взглядом, краем глаза заметил что-то… неправильное. Нахмурившись, мужчина принялся внимательно осматривать двор. Вдруг взгляд его зацепился за куст сирени, росший перед входом в секцию. Часть куста стояла потемневшая, пожухшая, и тихо роняла сухие, мертвые листья. «Так вот как он оклемался… — с непонятной горечью подумал Петр. — Жизнь за жизнь, значит…» Но, посмотрев на постепенно оголявшиеся сухие ветви, махнул рукой — невеликая цена: куст сирени за жизнь его детей.

На следующий день Мишка, вернувшись от родителей, ошалело стоял и, почесывая в затылке, смотрел на кучу детских вещей, сваленных у его двери.

— Явился что ль? — выглянула из-за угла коридора Вера. — Бабы тут со всей общаги да с домов окрестных вон детям тем одежку да обувку насобирали. Снесешь им? Тебя-то не было, так мы под дверью сложили все, — вытирая руки полотенцем, подошла она к озадаченному Мишке.

— Снесу… Спасибо, Вер, — растерянно отозвался парень, не отрывая взгляда от кучи вещей. — Откуда только они узнали-то все?

— То есть откуда? — всплеснула руками женщина. — А мы с Зинкой на что? Или дети голые да босые ходить станут? Мало они натерпелись, что ли? — в голосе женщины зазвенели слезы. Смахнув предательскую влагу с глаз и хлюпнув носом, она продолжила: — Мы с Зиной с утра на кухне всех пособрали да и рассказали про деток тех, что ходить им не в чем. Велели всем вещички да обувку, что от детей пооставались, собрать да тебе принести, а уж ты детям отдашь. Вот бабы и расстарались, — кивнула она на кучку. — А там уж кто знакомым, кто в магазине, кто на работе сказал, вот и…

Договорить она не успела: в дверь требовательно забарабанили. Вскинувшемуся от неожиданности Мишке показалось, что ногами. Открыв дверь, он понял: не показалось. За дверью стояла женщина, нагруженная детскими вещами, а за ее юбку держалась девочка лет восьми, обнимавшая нарядную куклу.

— Здрасьте вам! — отдуваясь, пропыхтела женщина. — Здеся что ль детки-то, коих фрицы мучили?

— Вещи сюда заносите, вот тут складывайте, — отодвинув в сторону Мишку, засуетилась Вера. — Вон Миша их сейчас детям отнесет.

— Ох, жалко-то как бедняжечек, — сгружая свою ношу в кучу, проговорила гостья. — Натерпелися сколько… Тута вот и обувка, и одежка… И на осень, и на зиму тож. Со всего магазину пособрали. Вы уж передайте деткам-то… — всхлипнула она. — А тута вот еды им маленько, вкусненького положили. И конфеток им.

— Передадим, обязательно