— А тебе-то почем знать? — возмутился Петр, но тут же изменился в лице, видимо, что-то вспомнив, и добавил: — А, ну да… Ты-то точно все знаешь…

Губы парня расплылись в невольной улыбке от прозвучавшей в голосе Петра зависти.

— Так нет, значит, у нее никого? — хмуро переспросил мужчина, опираясь спиной на стену и складывая руки на широкой груди.

— Неа, — замотал головой Мишка и широко улыбнулся.

Накормив детей, Вера засобиралась домой, поторапливая и Мишку.

— Щас, Вер, идем, — согласно кивнул он и взглянул на Петра. — Как завтра-то с ними? — махнул головой он в сторону сонно потиравших глаза детей.

— Как… Не знаю, — огорченно развел руками Петр. — Еду всю получше спрячу… На шкаф, что ль, засунуть… Туда не заберутся, — задумчиво водя глазами по комнате, отозвался мужчина. — Оставлю им немного… Может, лучше пусть голодными посидят, чем опять налопаются чего не надо?

— Может, на обеде добежишь, покормишь и обратно? — мрачно взглянул на него Мишка. — Супу сваришь с утра, в обед им накормишь. А на работе я прикрою.

— Не знаю, Мих. Подумаю. Может, и вариант. Посчитать надо, — задумчиво потер подбородок мужчина. — Завтра тогда и решим.

— Тебе что, детей оставить не с кем? — нахмурилась Вера. — Так я завтра во вторую, в три часа ухожу, а Зинка в три приходит. Мы с ней так за детьми и приглядываем — то она за моим, то я за ее пацанами, пока Маринка со школы да с магазинов не прибежит. Так я их завтра заберу обоих с утра, а ты вечером, как с работы придешь, заберешь их домой. Пока меня не будет, за ними Зинка доглядит, — пожала плечами она.

— Не… неудобно. Да и тяжело с ними. Не отдохнешь перед работой, — покачал головой мужчина.

— А то я отдыхаю! — всплеснула руками женщина. — Да и тяжело с одним, а когда их куча — что за одним смотреть, что за десятком, еще и хлопот меньше.

— Так Лиза с Костей… — потупил глаза Петр и, тяжело вздохнув, выдавил из себя: — Нездоровы они. Обидят еще их… — вырвалось у него.

— Я обижу… Я так обижу! — уперла руки в бока Вера. — Своих не соберут! В общем, завтра буди их, я утром приду. Все, Миша, пошли домой. Поздно уже. Мне Ваньку укладывать давно пора, — и Вера, подхватив парня под руку, потянула его к двери.

Мишка, улыбнувшись, повернулся к растерянному мужчине, подмигнул ему и послушно направился за женщиной.

Глава 22

Алексей в очередной раз вынырнул из воспоминаний деда Михея и затряс головой, возвращаясь в реальность.

— Дед Михей, ты же не просто так мне Петра показал? — неохотно убирая руку, задумчиво спросил он.

— Верно, не просто, — с хитринкой посмотрел на него из-под бровей старик. — Что думаешь, Алёша?

— Не знаю… — покачал тот головой. — Объяснишь?

— Как бабку-то твою звали? — прищурился дед Михей. — Что знаешь-то о ней?

— Еленой Васильевной звали, — задумчиво произнес Алексей. — А вторую Елизаветой Петровной.

Дед Михей сложил руки на животе и с усмешкой наблюдал за мужчиной, в глазах которого непонимание медленно сменялось крайним изумлением.

— Лизавета… Дочь Петра… Елизавета Петровна… — глядя на деда Михея округлившимися глазами, бессвязно забормотал Алексей и, запустив руки в шевелюру, крепко вцепился в свои волосы. — Нет, не может быть! — замотал он головой.

— Что тебе не по нутру пришлось? — склонив голову набок, с интересом спросил старик.

— Но как… Лиза… она в концлагере была… в Освенциме… Она же… Она даже есть не могла! — бормотал Алексей, глядя на старика неверящими глазами. — И она умерла уже… А ты… Ты старше ее… Лет на двадцать?

— Ну почти, — хмыкнул дед Михей. — А кушать и Лиза, и Костик начали очень скоро. Я подлечил их. Сначала внутренности им поправил, и сразу гадость всю из них выводил. А потом уж и остальное подлечил. Долго я с ими возился. Почитай, кажный день ими занимался. Аж покуда в институт не поступил да с общаги той не уехал. Да и после того частенько к ним в гости наведывался да исправлял то, что фрицы натворили. Особенно долго с руками возился. Жилы им сильно порвали, да связки покалечили. А это все еще и заросло, срослось, да неправильно, — погрустневший и задумавшийся дед Михей тяжело вздохнул. — А то, что Костика смогу на ноги поставить, и сам не верил.

— Баба Лиза никогда не говорила… — уставившись в стол невидящим взглядом, тихо проговорил Алексей. — Вот сейчас вспоминаю… Она плакала всегда, когда про войну говорили. И фильмы военные никогда не смотрела, всегда уходила. А про концлагеря… Я не помню, чтобы про них вообще говорили дома. Я всегда думал, что из-за прадеда она так. Он воевал, ранен был серьезно, ему ногу оторвало взрывом… — Алексей вдруг вскинулся и уставился на старика. — Петр на протезе ходил. Ноги у него не было… Так это правда?

Дед Михей усмехнулся в бороду, наблюдая за мучениями Алексея.

— Что ты не можешь принять? Что твоя бабушка была маленькой девочкой? — тяжело опираясь на стол и внимательно следя за Алексеем, спросил он. — Или то, что она пережила?

— Нет… — замотал головой Алексей. — Дед Михей, понимаешь… Ну как так-то? Она же никогда не говорила… Никто не говорил! Почему?

— А ты бы захотел вспоминать такое? — снова чуть склонив голову набок, серьезно спросил старик. — А тем более рассказывать своим детям или внукам? И что рассказывать? Того, что сам не понимал? А помнил только боль и ужас? Стал бы детям про мучения свои рассказывать?

Алексей замотал опущенной головой.

— Я не знал… Дед Михей… Это же такое… А мы… — он тяжко вздохнул. — А теперь ее уже нет, и ничего уже не исправить…

— А что бы ты исправил, Алёша? — дед Михей смотрел на него с неподдельным интересом.

Алексей уже открыл было рот, чтобы ответить, и так и замер с открытым ртом. А и правда, что он мог исправить? Обнять,