не последних чинов из Министерства иностранных дел, с которыми перед смертью контактировал Гонгора, и два раза устроил настоящий скандал с оперативниками КГБ ведущих параллельную работу по делу, поскольку последние не хотели «делиться» интересующей его информацией. Ему была присуща та особая интуиция, которую оперативники называют уважительно – «нюх». Шелестов не мог вспомнить, где он вычитал эту фразу: «Что мне нравиться в чёрных лебедях, так это их красный нос!». Конечно, у следователя Вайс нос был не таким красным, как у лебедя, но хороший коньяк периодически стирал цветовую разницу между его носом и носом вышеназванной птицы, напрочь. Так что и с носом, и с «нюхом» у важняка всё было в полном порядке. Антону приходилось плотно работать со следователями прокуратуры своего Октябрьского района: не выполнять их формальные отдельные поручения, а именно работать. Так вот, разница в профессиональной подготовке и опыте между ними и товарищем Вайс была настолько очевидной, что поначалу Шелестов даже растерялся. Поэтому, когда важняк в очередной раз собирал оперативную группу для определения дальнейших шагов и мероприятий по раскрытию убийства Гонгора, Антон внимательно слушал и пытался понять цепь логику рассуждений Вайс, запоминал наиболее любопытные комбинации и сопоставления фактов по делу.

В настоящий момент, прочитав это отдельное поручение, Шелестов задумался. Те вопросы, которые важняком были поставлены перед ним, никак не вписывались в тот перечень оперативно – розыскных мероприятий, которые были определены ранее руководством. Антон решил ещё раз прочитать поручение, чтобы понять саму идею постановки этих вопросов.

Негромко звякнул телефон городской связи.

– Алло! Алло! Антон Генрихович! Алло!

– Да, да! Слушаю!

– Здравствуйте, Антон Генрихович! Это Нина Николаевна Стечкина! Помните меня? С сыном моим вы мне помогли тогда.

– А, Нина Николаевна, здравствуйте! Чем обязан? – Шелестов откинулся на спинку стула. Конечно, он помнил её сына – воришку, укравшего у лучшего друга 200 рублей.

– Вы отнеслись ко мне и к моему сыну по – человечески, поэтому я хочу отблагодарить вас. Если вы помните, я иногда подрабатываю уборщицей в гостинице «Южная».

– Да, верно! И что?

– У меня для вас есть очень интересная информация.

– Да? Любопытно.

– Нет, нет, Антон Генрихович, вы не думайте, у меня с головой всё в порядке, и я далеко не дура.

– Я не сомневаюсь, Нина Николаевна.

– Да, да не сомневайтесь. Я сегодня работаю в вечернюю смену, поэтому предлагаю встретиться днём. Скажите, куда подъехать и я подъеду.

– Хорошо! Сейчас 12.30 дня. Я предлагаю встретиться через час в кинотеатре «Прогресс», у входа, понимаете меня?

– Да, понимаю!

– Успеете?

– Нормально! Я буду!

– До встречи!

– До встречи! – Шелестов положил трубку и задумался. Нельзя отказывать человеку, идущему на контакт с оперативным работником по доброй воле. Это одна из прописных заповедей сыска. Тем более, что гостиница была на его земле.

Январь в этом году выдался морозный, и большую часть месяца температура воздуха была ниже минус семнадцати градусов. В былые годы, при такой погоде мороз начинал уже щипать щёки и ноздри. Теперь же, Антон чувствовал себя вполне комфортно, будто не такой уж сильный мороз стоит в Москве. Похоже, зима решила наверстать то, чего не было в прошлые годы: снегопады и морозы рисуют привычную, но в последнее время редкую картину настоящей русской зимы. Приятно слушать, как скрипит снег под ногами при каждом шаге, и звук этот тонко отдаётся в морозном воздухе так, что на душе радостно, а солнце, воздух, крепкий и насыщенный, просто поднимают настроение. Да и снега навалило «не меряно». Как начал снежок перед самым Новым годом идти, так и продолжил в следующие дни, изредка останавливаясь, видимо, для того чтобы передохнуть. Отрадно, что, наконец-то зима становится такой, какой Шелестов привык её видеть ранее: шапки пушистого снега на деревьях и кругом сугробы. И дни становятся короче, да и небо хмуро и облачно. Лишь изредка выглянет солнце, наполняя яркими красками всё вокруг. Птиц стало не так слышно, видать такая погода тоже на них влияет. Всё больше деловитости в их виде, а не задора. Воздух становится морозным, свежим, что сразу бодрит. В общем, зима – матушка…

Накинув капюшон «аляски» на голову и засунув руки в карманы на груди, Антон стоял на ступеньках кинотеатра «Прогресс».

– Итак? Нина Николаевна, я весь во внимании! – сказал Шелестов, когда они прошли через фойе в зал кинотеатра и сели в самом углу, напротив небольшого кафе. Сотрудники его знали, и билетёры не задавали вопросов. К тому же, в соседнем доме жил Женька Малышев, которого вообще здесь знал всех. Пару раз Антон с ним основательно напивался в буфете.

– … Дело вот в чём. Я вчера, как обычно приехала на работу в гостиницу в шесть вечера. Если знаете, то наша хозяйская комната, где хранится инвентарь, там вёдра, метла, швабры, лопаты и всё такое, находятся на минусовом этаже. То есть, слева от большой лестницы, ведущей на второй этаж гостиницы, идёт небольшая лестница вниз. А подвал ещё ниже, это уже будет минус второй этаж.

– Да, да я помню.

– Я, как обычно, спустилась вниз, открыла дверь в хозяйственную комнату своим ключом и стала переодеваться. У нас там постоянно лампочки воруют, и частенько приходится переодеваться чуть ли не впотьмах. Я только сняла пальто, потом, извините, кофту, как услышала шаги. Сначала я подумала, что Катя Селиванова пришла тоже, это моя напарница, мы иногда вместе убираемся. Но тут услышала приглушённые мужские голоса. Мужчины стояли у самой двери и что-то там обсуждали. Один голос был с характерным кавказским акцентом. А в нашей двери стёкла замазаны белой краской, но в самом углу есть небольшая такая полоска, не закрашенная. Я на цыпочках подошла к двери и наклонилась посмотреть, что там за переговоры и увидела высокого парня в милицейской форме, который стоял рядом с то ли грузином, то ли азербайджанцем. Милиционера этого и кавказца, я уже неоднократно здесь видела, но только порознь. Я гостиницу убираю уже семь лет.

– Хорошо, хорошо, дальше!

– Так вот: кавказец как схватит милиционера за грудки и шипит ему в лицо, мол, если ты ишак, деньги за взятый товар не отдашь, мы, мол, тебя, на куски порежем. А милиционер достаёт дубинку и как даст ему по плечу, тот и упал. А потом наклоняется и говорит этому, лежащему на полу кавказцу, что, мол, посажу на хрен всю вашу компашку. А потом как даст ему носком сапога прямо в лицо. А потом и говорит, что деньги отдаст через неделю в воскресенье, раньше никак не получается, потому люди с ним ещё тоже не рассчитались. А потом наклоняется, за шкирку поднимает кавказца и говорит, что уж коли встретились, он готов ещё «тысячу» взять. Он так и сказал – тысячу. А чего – не сказал. Ну, кавказец, молча так, лезет рукой к себе во внутренний карман дублёнки и достаёт целофановый пакет, такой прозрачный, и передаёт его милиционеру. А в нём как будто, таблетки такие круглые, обычные в общем, но много, а сколько – я не разглядела. И он к себе во внутренний карман прячет, то есть в шинель милицейскую. Ну и всё. А когда уходили, милиционер за дверную ручку моей комнаты подёргал, проверил, стало быть, заперта дверь или нет. Я очень испугалась, потому что боялась, что меня заметят.

– Так, ясно! Узнать обоих можете?

– Конечно!

– Ладно. А как же вы их в темноте-то разглядели, если света не было?

– Так дело то вот в чём: комната наша в конце коридора. А они стояли напротив двери, то есть на фоне света от лампочек лестницы. Я то, их вижу, а они меня нет, потому что здесь темно, и смотрят они в неосвещённый коридор, на мою дверь.

– Понятно. Ну, что могу сказать. Я всё проверю, но вы никому, ни слова. Ясно?

– Конечно, Антон Генрихович! Буду нема, как рыба! Да, вот, чуть не забыла. Вот возьмите, я, когда они ушли, у самой двери