— Пожалейте меня, — повторил он. — Не будьте жестоки. Я не многого требую. Прелестная мистрис Валерия, скажите, пожалуйста, что вы меня жалеете.

Я исполнила его желание и в то же время почувствовала, что краснею.

— Благодарю вас, — сказал смиренно мистер Декстер. — Это хорошо на меня действует, но не останавливайтесь на этом, погладьте мою руку.

Я старалась сдержать себя, но его нелепая просьба, высказанная совершенно серьезно (заметьте!), заставила меня расхохотаться.

Мизеримус Декстер взглянул на меня с невыразимым изумлением, которое еще более усилило мой смех. Не оскорбила ли я его? По-видимому, нет. Оправившись от своего изумления, он откинул голову на спинку кресла с выражением человека, который критически слушает исполнение какой-нибудь пьесы. Когда я наконец перестала смеяться, он поднял голову, стал аплодировать и даже произнес: «Бис! Бис!»

— Посмейтесь еще, — попросил он прежним детским тоном. — Веселая Валерия, какой у вас музыкальный смех, а у меня музыкальный слух. Посмейтесь еще!

Между тем я стала совершенно серьезной.

— Мне стыдно за себя, мистер Декстер, — произнесла я. — Пожалуйста, извините меня.

Он ничего не отвечал, я сомневаюсь даже, слышал ли он мои слова. Его изменчивая натура поддалась, казалось, какому-то новому впечатлению. Он пристально уставился на мое платье, занятый какими-то своими мыслями и упорно следя за их ходом.

— Мистрис Валерия, — сказал он вдруг, — вам неудобно в этом кресле.

— Напротив, — возразила я, — весьма удобно.

— Извините меня, — продолжал он, — в другом углу комнаты есть индийское плетеное кресло, которое гораздо удобнее. Простите меня, если я буду настолько невежлив, что не сам подам вам кресло. У меня есть на то свои причины.

У него были причины! Какую новую эксцентричную проделку хочет он выкинуть? Я встала и принесла кресло, оно было очень легкое. Когда я возвращалась, я заметила, что глаза его были как-то странно устремлены на мое платье и, что еще удивительнее, результат его наблюдений за мною, казалось, частично удовлетворял его, частично огорчал.

Я поставила кресло подле него и только намеревалась сесть, как он под другим предлогом снова послал меня в дальний угол комнаты.

— Премного обяжете меня, — сказал он, — если принесете со стены ручной экран. Мы здесь слишком близко сидим к огню. Вам будет экран полезен. Однако извините меня, что заставляю вас заботиться о себе. Еще раз уверяю вас, что у меня есть на то свои причины.

Он опять толковал о своих причинах, и с особенным ударением! Любопытство заставило меня так же послушно исполнять его капризы, как исполняла их Ариель. Я пошла за экраном и, возвращаясь назад, отметила то же непонятное для меня внимание и то же необъяснимое выражение интереса и сожаления, с которым он смотрел на мое простенькое платье.

— Тысячу раз благодарю вас, — сказал он. — Вы совершенно невинно встревожили мое сердце, но вы также оказали мне неоценимую услугу. Обещайте мне, что не обидитесь, если я скажу вам истину.

Он предлагал мне объяснить свои странные поступки. Никогда в жизни не давала я слова так охотно.

— Я позволил себе послать вас за креслом и за экраном, — продолжал он. — Причина, заставившая меня поступить таким образом, может показаться вам чудачеством. Заметили ли вы, что я чрезвычайно внимательно, даже слишком внимательно наблюдал за вами?

— Да, — отвечала я, — подумала, что вы рассматриваете мое платье.

— Не платье, — сказал он, качая головой и тяжело вздыхая, — и не лицо. Ваше платье вовсе не красиво, лицо совершенно для меня чуждо. Дорогая мистрис Валерия, мне хотелось посмотреть на вашу походку.

Посмотреть на мою походку! Что хотел он этим сказать? Куда опять занесся его блуждающий ум?

— Вы одарены редким для англичанки совершенством, — прибавил он, — у вас прекрасная походка. У нее тоже была прекрасная походка. Я никак не мог воздержаться от искушения увидеть ее в вас. Когда вы шли в тот угол комнаты и потом возвращались ко мне, я видел ее движения, ее нежную грацию, ее, не вашу. Вы воскресили ее из мертвых. Простите, моя мысль была чиста, побуждение священно. Вы огорчили и утешили меня. Мое сердце обливается кровью, но я вам очень, очень благодарен.

Он умолк на минуту, опустив голову на грудь, потом вдруг приподнял ее.

— Мы говорили о ней вчера вечером, — припомнил он. — Что я говорил? Что говорили вы? У меня что-то смутное осталось в памяти, кое-что я помню, кое-что совсем забыл. Пожалуйста, напомните мне. Я вас не оскорбил, не правда ли?

Я могла бы оскорбиться словами другого, но не его. Я слишком горячо стремилась снискать его доверие, особенно теперь, когда он сам заговорил об интересовавшем меня предмете, о первой жене Юстаса Маколана.

— Мы говорили о смерти мистрис Юстас Маколан, — ответила я, — и мы говорили еще…

Он прервал меня и, склонившись всем телом вперед, воскликнул:

— Да, да! И я удивлялся, почему вы хотели проникнуть в тайну ее смерти. Скажите, доверьтесь мне. Я умираю от желания узнать истину.

— Этот вопрос не может интересовать вас так, как меня, — сказала я. — Счастье всей моей жизни зависит от разъяснения этой тайны.

— Боже милостивый! Почему? — воскликнул он. — Постойте, я слишком взволнован. Я должен успокоиться и сохранить все свое хладнокровие. Я не должен выходить из себя, дело слишком серьезно. Подождите несколько минут.

На ручке его кресла висела изящная маленькая корзинка; он открыл ее и вынул оттуда неоконченную канвовую работу со всеми нужными к тому принадлежностями. Мы посмотрели друг на друга, и он заметил мое удивление.

— Женщины, — объяснил он, — поступают очень благоразумно: они собираются с мыслями и успокаивают свое волнение, занимаясь рукоделием. Почему же мужчины поступают так глупо, отказываясь от такого прекрасного и вместе с тем простого способа успокаивать нервы и приводить в порядок мысли? Я же со своей стороны следую мудрому примеру женщин. Мистрис Валерия, позвольте мне собраться с мыслями.

Важно расправив канву, этот чудак принялся за работу с терпением и ловкостью, свойственными женщине.

— Теперь, — сказал Мизеримус Декстер, — если вам угодно, я готов. Говорите, а я буду работать.

Я повиновалась и заговорила.

С таким человеком, как Декстер, и с такой целью, как моя, откровенность должна была быть полная. Я должна была или открыть ему весь мой план, или найти приличный предлог для отступления в самую последнюю минуту. В моем настоящем критическом положении я не могла останавливаться на полумерах, даже если бы хотела. А потому я рискнула и сразу объяснила ему, в чем дело.

— До сих пор вы обо мне знаете очень мало или вовсе ничего не знаете, мистер Декстер, — начала я. — Вам, вероятно, неизвестно, что я в настоящее время не живу с мужем?