и новым питомцем, чья клетка просматривалась со всех сторон. Не смогла сдержаться, чтобы не оглядеть улицу затравленным взглядом, будто Саша мог прятаться за черным стволом ближайшего дерева, выглядывая из-за него с биноклем. Двор был пуст, если не считать одинокую фигуру с детской коляской.

Крыс жрал банан, царапался, растопыривал розовые пальцы, когда она брала его в руки. Ася поставила клетку на второе спальное место кровати, предварительно поменяв опилки. Она не любила крыс, но копошение чего-то живого поблизости немного успокаивало. Это было первое животное в доме после смерти Палтуса: длинного, вальяжного кота с шоколадной шерстью и апельсиновыми глазами, с определенного ракурса напоминавшего очень крупную гусеницу. Палтус прожил с ней восемь лет и последние полгода болел.

Смерть любимого кота совпала с вселением Саши. Он помогал хоронить, проникновенно смотрел в глаза, бесконечно обнимал, часами слушал всхлипы по ночам. Однако Палтус, чей кошачий разум даже в помутнении от надвигающейся кончины не был восприимчив к этим дешевым человеческим манипуляциям, исправно сипло шипел на него с первого до последнего дня. Знал, с кем имеет дело. А Ася таяла, ослепнув от благодарности.

– Может, не запирать клетку? – тихо сказала она крысе слипающимися губами, закрывая глаза. – Сможешь жрать меня, когда я умру. Не хочу просто впитаться в матрас. Хоть на что-то сгожусь…

Во сне она дышала землей и прорастала цветами. Черви ковырялись в трухлявом нутре, прокладывали тоннели в мясе, взбирались по жилам, скручивались клубками из склизких бледных тел в борьбе за каждый кусочек лакомства. И сквозь проеденные дыры распускались розы. Шипастые стебли, крадучись, пробирались в размягчившейся плоти, обвивали кости, пришивая тело к земле зелеными нитями. Цветки шевелили лепестками, напиваясь кровью. Целый куст вылез в глазнице, прорвав склеру, брызнув стекловидным телом, каким-то образом пощадив потухший зрачок, и капал красным. Стебли струились по лбу и виску, словно щупальца.

Ася чувствовала их прикосновения сквозь сон, ощущала шевеление личинок в животе, но проснулась вовсе не от этого.

Слух царапнул писк. Что-то глухо хрустнуло, потерлось о прутья клетки. Лопнуло, скупо окропив ее щеку. Дернувшись, Ася с трудом приоткрыла глаза, сражаясь с засасывающим сном. Мимо нее проползло мутное пятно, пачкая простыни. В ноздри ударил металлический запах.

Ася распахнула глаза так широко, что их прострелило болью. Тонкие красные щупальца скрутили пушистое тельце в липкий комок, выдавливая из зверька последние вязкие капли, и волокли под одеяло. Одни оплели его плотным коконом, другие гипнотически шевелились и скручивались, как ножки змеехвостки.

«Проснись! Проснись! Проснись!»

Смятое в комок животное подавало признаки жизни лишь редкими подергиваниями хвоста. Последним, что она увидела, был щуп, высунувшийся из пустой крысиной глазницы.

Ася забыла, как дышать. Руки и ноги набились ватой и лежали ненужными отростками вдоль тела. Под футболкой надулся бугорок, пропитался парой кровавых пятен и пропал. Она догадалась куда. И поняла, что это не сон, когда почувствовала, как пасть глотает.

Крик разодрал горло, зазвенел в ушах, отскакивал от стен. Она слышала его, даже когда воздух иссяк, превратив легкие в два слипшихся мешочка, а распахнутый рот перестал издавать звук. Она хотела продлить его, вывернуться наизнанку, но не могла вдохнуть, чтобы разразиться новым криком, десятками, сотнями криков, рвущихся наружу сквозь воспаленное горло. Она раздирала края пасти в разные стороны, пытаясь сделать ей больно, превратить в кровавые лоскуты эту насмехающуюся над ней вертикальную ухмылку. Черная воронка сокращалась, по стенкам бежала дрожь. Ненавидящий Асин взгляд рассмотрел белесые пятнышки зачаточных зубов, расположенных кругами. Первый круг, второй, третий… четвертый терялся в темноте, на дне которой что-то шевелилось, ворочалось, скручивалось, переваривало.

Ася сжала кулак и ударила прямо в это шевеление. В обжигающую чавкающую черноту. Ее потащило внутрь, упругие нити жадно накинулись на добычу, обвивая предплечье, завязывая тело в болезненный узел, стреляющий в позвоночник, заставив уткнуться лицом в колени, засасывая по самое плечо.

Нет желудка. Нет позвоночника. Нет дна.

Она расправила пальцы, чувствуя только гладкие мышцы горячих сжимающих стенок, понимая, что в таком положении рука бы уже вышла из спины. Паралич отпустил горло. Ася застыла, бессознательно шевеля губами между рваными вздохами, даже не чувствуя, как пасть выплюнула руку, покрытую слизью, как пищевой пленкой. В голове будто щелкнул выключатель, погасив и без того потускневшую лампочку рассудка. Она не глядя нашла в корзине с пряжей вязальную иглу и вытерла пальцы, чтобы взяться покрепче.

* * *

Судорога стянула ногу, заставив моргнуть и почувствовать, как тело ноет от холода. Ася стиснула пальцами мокрые бортики ванны и потянула стопу на себя. Розовая вода колыхнулась. Застучали зубы, добавляя ритм в убаюкивающий низкий гул водопроводных труб.

Ася попыталась подтянуться, чтобы встать, и беспомощно опустилась обратно в ледяную воду. Сил не осталось. Тонкие руки с полупрозрачной кожей казались едва ли способными поднять спичечный коробок, колени дрожали от малейшего напряжения. Если бы она не сидела, а лежала в ванне, вода вытолкнула бы ее, словно полую куклу.

Ася вцепилась в бортики, поставила пятки на дно и попробовала снова, но ноги тут же соскользнули, потеряв опору. Она сложила ладони ковшиком и поднесла ко рту коченеющие пальцы, пытаясь согреть их дыханием и не чувствуя тепла. Всхлипнула, собралась подуть снова, но горечь скривила губы. Это неправильно. Девушки ее возраста живут вовсе не так. Они приходят к маме на блины, получают второе высшее, занимаются спортом, строят карьеру, бегают на свидания, просыпаются с больной головой после вечеринок с друзьями. Не страдают посттравматическим расстройством, не боятся выйти из квартиры, не вздрагивают от телефонных звонков, НЕ ЖРУТ КРЫС, НЕ ОТРАЩИВАЮТ ЩУПАЛЬЦА, НЕ СШИВАЮТ СОБСТВЕННУЮ ПЛОТЬ ВЯЗАЛЬНЫМИ ИНСТРУМЕНТАМИ!

Вокруг дырок, скрепленных толстой зеленой пряжей, снова заклубились красные облачка, когда живот затрясся от рыданий. Горячие слезы побежали по щекам. Впервые не от боли или страха, а от глубокой, горькой жалости к себе, от скорби по себе прошлой и той, кем могла бы стать, от чудовищной несправедливости. Самая обычная жизнь без сказочных иллюзий, данная любому человеку, отобрана. Разрушена. Вытоптана. Им.

Трясущейся рукой Ася нащупала загудевший на табурете телефон. Сообщение пришло с аккаунта одного из полутора тысяч друзей, с кем она не переписывалась со дня добавления. С «мертвой» страницы без аватарки. Вовсе не подозрительно, Саш. И она открыла. Плевать. Нельзя убить то, что мертво. Открыла, ожидая увидеть на фото очередную свою эротическую инсталляцию. Но мокрые глаза уставились на старую коробку, испачканную землей. Ася нахмурилась, чувствуя едва тлеющий уголек узнавания на задворках памяти.

Можно было плюнуть, очистить историю, не реагировать на провокацию,