дома лепились друг к другу, скрывая в сумраке узенькие улочки: разведи руки, и коснешься ладонями обжигающе-ледяных стен. Двери, запертые уходившими жителями, снесены с петель. Тишина; только слышны раскаты орудий со стороны катившегося на запад близкого фронта. Даже животных не видать. Обычно в оставленных селениях бродили голодные злые псы, мычала недоеная скотина, иногда гибкой молнией мелькала напуганная брошенная кошка. Здесь – никого.

В этом опустевшем, удобном для обороны городке командование намеревалось оставить большое количество раненых под охраной танка и двух взводов солдат, в то время как техника ушла вперед. Однако после злополучных происшествий пришлось отойти в соседнюю деревню, занятую раньше, – но и там уже через сутки вся вода оказалась отравленной: колодцы, река, даже ключи в окрестностях.

– Вот так, – разводил руками Савичев. – Вчера пили – и ничего, а сегодня уже повсюду отрава. Родники исхитриться испоганить – да как такое вообще возможно? Воду издалека приходится возить! Куда прикажете девать раненых в таких условиях?

В сопровождении автоматчиков, настороженно зыркавших на закрытые тяжелыми ставнями окна и темные дверные проемы – вроде город пуст, но мало ли, вдруг откуда-нибудь фриц высунется, – спустились по переулку на площадь. Здесь Крейц снова внимательно огляделся. Площадь – одно название: островок скругленной течением времени и лоснящейся от влаги брусчатки, припушенной у стен неожиданно ярким, зеленым, сочным мхом. Ненамного шире прихожей в просторной квартире. И каменный фонтан – всего-то размером с лохань, какие в банях используют.

Напротив фонтана темнел высокий портал кирхи, такой же старинной и сумрачно-серой, как прочие постройки вокруг. И вот с кирхой определенно что-то было не так. Что именно – Крейц понять не успел: из соседнего переулка выскочил Володька Зайцев, за которым едва поспевали двое бойцов. Им было велено осмотреть ближайшие дома.

– Георгий Янович, вы эти веники над дверями видели? – азартно воскликнул Володька. – Ох, нечисто тут!

– Видел, – поморщился Крейц, пытаясь поймать ускользающую мысль.

– А фотографии? Местные ведь не всех своих детей фотографировали! Как думаете – это защита от сглаза? Но почему только одного ребенка защищают?..

Стоявшие рядом бойцы слушали их, как в таких случаях обычно бывало, в полнейшем обалдении, бросая насупленные, настороженные или полные любопытства взгляды. Да, часто Крейц и Володька вели такие разговоры, непредставимо дикие для советских людей, – хотя с виду вроде обычные офицер и красноармеец. Впрочем, это еще как посмотреть. Володька для простого бойца был на редкость нерасторопен: вечно простуженный, с красным шмыгающим носом, ботинки с обмотками вместо сапог, причем обмотки то и дело спадают, из-под них торчат штрипки кальсон, а шинель сидит как на чучеле. Крейц, напротив, был аккуратен и подтянут, с непроницаемым выражением сухого лица, бледнокож и бледноволос настолько, что издали казался седым. И хоть был он совсем молод, но мнимая эта седина и полнейшая безэмоциональность прибавляли ему лет. С одинаковым вымороженно-равнодушным выражением он мог смотреть и на прелестную девушку, и на развороченное взрывом снаряда мертвое тело.

Вдоль длинной стены кирхи прошли к хозяйственным постройкам на задах – сложенным из грубого камня сараям, почти без окон, с поросшими мхом черепичными кровлями. Здесь город резко обрывался – крутой склон спускался к реке. В заводи у берега покачивалась дохлая рыба. За отравленной рекой чернел непроглядный лес. К концу февраля снег здесь уже почти стаял, но небо уже который день было затянуто до горизонта низкими тучами, и все было темное, отталкивающе-неприветливое, мертвецки холодное.

Ворота ближайшего сарая стояли распахнутые, возле них дежурили автоматчики. Запах чувствовался уже на улице. Смрад мертвечины, столь густой, что от него, казалось, слипались ноздри. Савичев зашел внутрь и остановился, смотря на что-то у себя под ногами. Оглядываясь по сторонам, Крейц и Володька последовали за ним.

Света хватало, чтобы разглядеть не только открытый широкий люк в деревянном полу, но и то, что белело там, внизу, на глубине в пару метров.

Володька зажал ладонями рот, выпучил глаза и сделал такое движение, будто собирался нырнуть головой вниз в зловонную яму. Но удержался: выпрямился и вздохнул. Убрал руки от лица.

– Молодец, – тихо сказал Крейц, направляя вниз луч плоского карманного фонаря. – Терпи.

И в очередной раз, как и прежде в подобных случаях, подумал, что ему самому-то куда проще: все-таки он медик, да еще военный фельдшер в прошлой, обычной жизни. А вот Володька – филолог, не дело это для книжника – столько на мертвецов смотреть. Полгода тому назад Крейц его, по сути, спас. Неуклюжий, вечно что-то терявший, то ложку, то пилотку (хорошо хоть, не винтовку), Володька тем не менее никогда не забывал какую-нибудь книгу, которую таскал с собой и по вечерам читал товарищам – и однажды попался на том, что подобрал где-то Евангелие и принялся читать бойцам вслух его. До Крейца вся эта история докатилась, когда Володькой уже занялись смершевцы, а тот, наивный, еще пытался уверить особиста, что, по его наблюдениям, солдаты, слушавшие Евангелие, становились более удачливы и неуязвимы в бою: «Библейский Бог тут ни при чем, это просто сила слова – доброго слова!» Крейц показал особисту неприметную печать в документе, объяснил, что давно нуждается в помощнике, – и вскоре Володька уже потчевал проверенным веками добрым словом юного новобранца, который порой говорил не своим голосом и вообще вел себя странно – хоть и мелкая совсем сущность подселилась в мальчишку, но вреднющая, еще и не с первой отчитки ушла.

…На дне ямы горой лежали нагие тела девушек-подростков. Лет четырнадцати-пятнадцати – той поры, когда, еще не оформившись толком в женщин, девушки уже манят красотой, причем здесь красота была исконно-германская, мифическая, лорелеевская: водопады распущенных золотистых волос, тонкие точеные черты – будто бросили в яму растоптанный букет цветов.

– Какая тварина это сделала, зачем? – прошептал рядом Савичев и добавил матерное.

Крейц смотрел, и лицо его было, как всегда, безучастно-равнодушным. Его работа – очень внимательно смотреть. Подмечать каждую деталь.

– Возможно, жертвоприношение, – сказал он.

– Кому, для чего?

– Пока не могу знать, товарищ полковник.

– Так вот, лейтенант, берите столько бойцов, сколько вам нужно, ноги в руки – и вперед, – тяжело сказал Савичев. – Чтоб под каждым кустом тут рыли, но эту гадину нашли! Не сыщете – лично доложу в СМЕРШ, что плохо работаете! Потому что если об этом, – он ткнул пальцем в сторону ямы, – кто-нибудь разнюхает, то с меня маршал Конев голову снимет. Что немцы, что союзники – они же все на нас повесят! Хороша армия-освободительница, которая в тылу оставляет трупы немецких девчонок!

Маршала Савичев упомянул недаром – именно по приказу Конева еще в самом начале наступления на Силезию перед строем были расстреляны сорок солдат и офицеров, и с того дня не было