– Но это же прекрасный дом. Почему никто здесь не живет? И что стало с твоими друзьями, с домовым Комитетом?

– Все разъехались вместе с семьями. Только я осталась в доме. Это мой дом. Я же замужем за этим старым ублюдком. Застряла тут. Этот урок некоторые девушки так и не усвоили, не правда ли? – Звонок уселась, скрестив ноги у Марьиного носа. – Ну, ты уже знаешь, что Светлана Тихоновна умерла. Плохо дело, так оно. И мальчики ее, у них же не было никого, кто бы им добывал пропитание, вот они и пошли просить милостыню, да не вернулись. С малышами это случается. Я надеюсь, что они упали в Неву и утонули, маленькие монстры. Они заткнули все мышиные норы старыми носками. А мне эти норы нужны были! Потом близнецы Абрамовых что-то подцепили, а от них и все остальные, и у туалета с тех пор стояла очередь, как в лавку за капустой, а вскоре уже и туалет был не нужен. Потом городская санитарная инспекция начала их выносить одного за другим, кто-то уже совсем мертвый, а кто-то еще нет. Твоя мать была одной из последних. А с ними и домовые выползли, вцепившись в животы и выдирая усы. У нас дизентерии не бывает, но мы ее чувствуем, когда болеют наши семьи. – Звонок дернула себя за один ус и посмотрела на отмытую розу на плитке пола. – Я чувствовала, когда ты схлопотала эту пулю в плечо. И штык в спину тоже. Столько я всего перестрадала с тобой. Ну, как бы то ни было, жилсовет пытался назначить новых жильцов, но мне они были не нужны.

Домовая сплюнула, аккуратно избегая чистого клочка пола, который оттерла Марья.

– Нет, не нужны. Толстые и ленивые, одни подхалимы и пьяницы! Они натолкали Багирлисов – всех восьмерых – в твою старую комнату наверху. А потом явились Грузовы. Муж и жена, крыс с крысой! Они стучали на всех в своем старом доме, так что этот дом получили в полное распоряжение! Это без детей-то! Я уверена, что старая матка этой самки хорька подавилась бы ребенком. Я ломала все, что под руку попадет, и стропила трясла, пока они не разбежались. Забавно, что никто с тех пор так и не попросил ордер! Ха!

Бес шлепнула себя по колену.

Марья Моревна легонько рассмеялась, хотя спина от этого заболела еще сильнее.

– О, Звонок, мне тебя не хватало.

– Ну, не могу сказать, что ты так уж сильно преуспела в жизни, я видела, какую орясину ты с собой притащила. Чую – доносчик, прям как Грузовы.

– Я так не думаю.

Но, с другой стороны, она у него и не спрашивала. Она же ничего о нем не знает, если не считать вкуса его поцелуев. Ничего, ничего.

– Бьюсь об заклад, Папа Кощей не заставлял тебя на коленях драить кухню от грязи. Небось ходила в кокошнике, усыпанном сапфирами, да полосатую кошку на коленях гладила.

– Не совсем.

Но самоцветов все же было немало, и обходилось без птичьих поцелуйчиков. Может быть, она неправа, может, поторопилась? Но думать сейчас об этом она не в силах – еще не в силах. Она должны была попытаться. Что она оставила позади? Войну, кровь и серебряные брызги будто звезды.

– Ну, после того как явился Вий, конечно. Я все это тоже чуяла, хоть и вдалеке от тебя. Но до этого. До этого было хорошо, да? Осетровая икра каждый вечер? Медные ванны?

Марья снова улыбнулась. Волосы соскользнули с ее спины.

– Да, это было хорошо, Звоня. До войны.

– Ну, Маша, я тебе кое-что скажу, моя девочка. Тебе надо угомониться. Я понимаю желание то и дело погарцевать на новом жеребце – думаешь, я не ходила полюбоваться на обои в другом доме каждую сотню-другую лет? Но менять тигра на маленького жирного котеночка… Ты понимаешь, о чем я? Он же будет просто пи́сать тебе на пол и не замечать тебя, если только ему не потребуется рыба, которой у тебя нет.

– Когда я его увидела, мне показалось, что я могу свернуться клубком внутри него, заснуть и никогда не просыпаться.

– Мужчины не очень для этого годятся, Маша. Они всегда будут хотеть, чтобы ты работала, за исключением того времени, когда ты смягчаешь их падение на кровать в конце дня.

– Я хотела снова стать живой. Я хотела быть кем-то еще.

Звонок встала, отряхивая свои красные брюки. Она уперлась руками в бока.

– Ну, надеюсь, что валяться на этом полу, как больная собака, – это как раз то, чего ты ожидала.

Домовая пожала плечами, подпрыгнула на одной ножке, три раза оборотилась вокруг себя, глубоко вдохнула – и остановилась. Она на секунду прищурилась на Марью, полезла в карман жилета, вытащила оттуда что-то крошечное и белое. Оно росло и росло, пока наконец Звонок уже едва могла это удержать, и на пол упала фарфоровая чашка с вишенками на ручке, во многих местах треснутая.

Звонок прыгнула через обод ручки и исчезла.

* * *

– Маша! – раздался голос Ивана Николаевича, пробиваясь в дом вместе с охапкой прошлогодней листвы.

Марья Моревна рывком проснулась. Она оттолкнулась от пола кухни, чувствуя, как ее кости недовольно трещат. Спина все еще трясется, но страшная судорога отпустила. Она отряхнула черный жакет: в доме все еще было холодно, чтобы его снять, а у нее не было другой одежды – только еще командирская форма, про которую Иван сказал, что выходить в ней на улицу не надо.

– Я принес хорошие новости, Маша! – прокричал Иван. Его золотая голова появилась в двери кухни, и он улыбнулся при виде ее так, что комната осветилась, как от печки.

За ним робко следовала молодая женщина с длинной косой, которая держала на руках спящего младенца.

– Жилсовет был так рад, что кто-то хочет жить в этом проклятом старом доме, что они попросили, чтобы мы взяли еще только одну семью. Ну не замечательно ли это? Подумай, сколько у нас будет места. Марья Моревна, познакомься, пожалуйста, с Ксенией Ефремовной Озерной и ее дочерью Софьей. Товарищ Ксения учится на медсестру, так что нам с ней повезло, я уверен. Машенька, ты что, сама попробовала отчистить пол? Без мыла и ведра? Видите, Ксения, какая у меня прилежная жена?

Иван тараторил без умолку. Он нервничал, она это видела. Из него сочился страх, что их разоблачат. Она не была его женой. Марья пожалела его за то, что ему приходится это скрывать. Кому до этого дело? Она вспомнила о Грузовых и содрогнулась. Чего еще она о нем не знала? Ну и ладно. Она только хотела, чтобы он взял ее с собой в кровать и сделал так, что она снова почувствует себя теплой, почувствует солнце у себя внутри.

Но она лишь сказала: «Добрый вечер, товарищ Озерная».

– Добрый вечер, Марья Моревна, – ответила молодая женщина с темными глазами, полными тепла и надежды.

Как она, должно быть, одинока, подумала Марья.

– А где отец ребенка? – спросила она с любопытством и не без холодности. Она не хотела вынюхивать личные секреты, но ей было интересно.

– Он умер, – горько ответила молодая женщина. – Мужчины умирают. Они, можно подумать, только для этого и созданы.

Иван Николаевич прочистил горло: