Ольга спустилась по синему боку яйца и протянула руки сестре. Когда Марья ступила в ее объятия, Ольга подняла ее в воздух и покружила. Марья не смогла удержаться от смеха, как и раньше.

– Когда попадешь в Ленинград, передай нашей матушке, что я люблю ее, – сказала Ольга и расцеловала Марью в обе щеки. Ольга пахла богатством и материнством, и Марья Моревна обнимала ее очень крепко.

* * *

Так они и ехали все утро и весь день, и в сумерки, и в наступающей ночи. Звезды вышивали сложные узоры на темном небесном своде над головами. По-прежнему бледный нож не блестел из гущи леса, чтобы пронзить Марьино сердце или чтобы снести Иванову голову с плеч.

Наконец, лошадь с красными ушами упала на колени на лугу, полном остролистой травы, торчащей из-под снега, окруженном березами, будто костями. На ледяной полянке, засыпанной снегом таким холодным, что он скрипел под их башмаками, стоял дом поменьше. Половина окон светилась зажженным огнем, лошадиное дыхание паром поднималось из половины денников. Большая деревянная дверь была приветлива приоткрыта. Глаза Марьи болели. Она хотела закрыть их навсегда. Вместо этого она помогла Ивану Николаевичу переступить через порог дрожащими от долгого пути ногами.

Они ступили на толстый кленовый пол с приятными ясеневыми вставками в передней, с развешанными по стенам костяными канделябрами, рогами и другими охотничьими трофеями. А в центре сияющего пространства сидело большое яйцо с теплой коричневой скорлупой в пятнышках, перекрещенное лентами цвета роз. На яйце восседала хитрая рыжая женщина с серыми глазами, от которых не ускользало ничего достойного внимания. Она смотрела поверх очков на корзинку с яблоками у себя на коленях и резала каждое из них на семь долек – для пирогов, пирожных и вареников.

Сердце Марьи зашлось от удивления. Она прислушалась к животу – это что, волшебство, работа чертей? Невозможно было понять – она ничего не чувствовала.

– Татьяна! – закричала она. – Не может быть! Как получилось, что ты живешь здесь, глубоко в чаще? Как я смогла найти тебя после всего, что было? Это я, твоя сестра Маша!

Марья могла бы заплакать, но слезы ее пересохли от невыносимой усталости внутри – так долго и так быстро она мчалась.

Женщина взглянула на нее, и лицо ее осветилось, стало коричневым и алым. Она наполнилась видом сестры, как шелковый воздушный шар. Заткнув нож под мышку крепкой руки, она соскочила с яйца и расцеловала все лицо Марьи, потом повернулась к Ивану и тоже его поцеловала, хотя и не очень целомудренно.

– Марья! Моя дорогая сестричка! – воскликнула она. – Сколько времени прошло! Погляди-ка на себя, выросла как козочка! Ах! Мы уже все стали слабы глазами! – Татьяна постучала по очкам сестры, заткнутым в нагрудный карман, точно таким же, как ее собственные.

Марья хотела, чтобы Татьяна потрепала ее по голове и взлохматила волосы, как она это делала, когда они были маленькими и жили в доме на Гороховой улице.

– Таня, ты счастлива? Здорова ли?

– О, все хорошо, да и четвертый сыночек уже на подходе! – Она любовно похлопала коричневое яйцо по боку. – Выйдешь замуж за птицу – проснешься в гнезде. – Она подмигнула. – Да ты же всегда знала, что он был птицей, правда? А мне не сказала, смышленая девчонка. А у тебя-то как все? Ты счастлива? Здорова?

– Я устала, – ответила Марья Моревна. – Таня, это Иван Николаевич. Он не птица.

Иван поклонился средней сестре Марьи.

Татьяна в смущении поправила очки на носу:

– О, я знаю, кто он такой. Думаешь, лейтенанты нигде не бывают, да? Слухи – что куски сахара в этих краях. Вы только посмотрите на мою сестру, падшую женщину, похитительницу сердец, это в ее-то возрасте! Я так горжусь тобой. Доложу тебе, что у меня было вдвое больше любовников, чем у Зуйка, с тех пор как он лишил меня девственности, и в доказательство могу предъявить девять пронырливых цыпляток!

– Так много, – присвистнул Иван.

Татьяна живо округлила глаза:

– Ты разве не слышал? Мы сбросили иго старого мира. – Она ухмыльнулась. – Мы все должны внести свой вклад в модернизацию.

– Я думаю, что жизнь достаточно трудна и без модернизации, – вздохнул Иван.

– Тьфу! – сплюнула Татьяна. – Много ты понимаешь. – Она повернулась к нему своей внушительной спиной и снова обняла Марью Моревну. – Конечно, вы должны остаться переночевать, дать отдохнуть вашей бедной лошади – какая верная кляча! – кушайте с моего стола, пейте из моего поставца. Ты моя сестра. Что мое – то твое, даже если ты известная неряха. Мы же семья, мы заботимся друг о друге!

И Татьяна повела их к длинному столу из орехового дерева, уставленному жареными лебедями, варениками со сладкой свининой и яблоками, солеными арбузами, пышками да пирожками. Во главе стола сидел мужчина в удобной коричневой домашней куртке. Голова его была головой зуйка с толстым оперением, и он игриво щелкнул Марье клювом, когда она пододвигала стул для Ивана. Татьяна похлопала его по крыльям и отвлекла разговором, клекоча и щелкая на рассыпчатом языке для перебранок меж теми, кто хорошо ладит между собой.

Иван поглощал сладкую свинину и жадно прихлебывал красное вино.

– Виноградники, которые дали нам это вино, поставляют вино на стол самого Товарища Сталина, – сказала Марья формальным безжизненным тоном. – Кто-то мне говорил однажды, что, даже когда дети голодают за правое дело, у Папы всегда вино на столе. – Она отпила вина. – Когда я была маленькой, оно казалось слишком сладким. Я полюбила горечь, приправу для тех, кто живет долго и необузданно. Может, и тебе стоит научиться ценить ее. В конце концов, когда все остальное сгинет, это у тебя останется. – Марья Моревна осушила стакан. – А теперь даже этот сладкий сироп горек у меня на языке, – вздохнула она.

* * *

Когда заря занялась на коричневых щечках большого дома, Марья и Иван Николаевич обнаружили, что Татьяна опять сидит на яйце с лентами, нарезая яблоки, как дровосек, так быстро, что не уследишь.

– Маша, моя маленькая сестричка, – воскликнула жена зуйка. – Возьми это с собой.

Она кинула Марье яблоко, закрутив его красный бок в полете. Яблоко было твердым и ярким, как самоцвет.

– Сколько бы вы от него ни отъели, если не съедите сердцевину, утром оно опять будет целым. Я всем свои детям даю на ужин такие, чтобы они знали, что их мать присматривает за ними и думает об их будущем.

Татьяна скатилась по гладкому боку яйца и протянула руки сестре. Когда Марья шагнула к ней, Татьяна потрепала ее по голове и взъерошила ее локоны, Марья не смогла сдержать смех, как раньше.

– Когда будешь в Ленинграде, передай нашей матушке, что я люблю ее, – сказала Татьяна и поцеловала Марью в обе щеки. Татьяна пахла хлебом и любовью, и Марья крепко обняла ее.

* * *

Так они ехали по утренней заре, прямо в полдень, через тридевять королевств, через целый мир между Царством Жизни и Ленинградом. Через сумерки и прямо в полночь. Звезды писали странные имена на темном полотне над ними. И все еще не появились вязаные солдаты, чтобы схватить Марью Моревну или застрелить Ивана Николаевича своими вязаными винтовками.