Марья Моревна повернула ручку и открыла дверь в город. Она стояла на пороге в ярком красном платье, и лицо ее наливалось кровью. Мужчина смотрел на нее сверху вниз, потому что был высок ростом. На нем было черное пальто, хотя вечер стоял теплый, и ветерок раздувал темные кудри, похожие на баранью шерсть. Медленно, не отрывая взгляда от ее глаз, мужчина опустился на колени перед ней.

– Я пришел за девушкой в окошке, – сказал он, и его глаза наполнились слезами.

Иванушка, пообещай мне.

Все, что пожелаешь, жена.

* * *

На следующий день свет чистейшей пробы упал на улицу Дзержинского как холодный удар молота. Утро минуло, а свет был все так же хорош. Глянцевый, неуступчивый, безжалостный. Молодая женщина в шапке с бледно-голубой лентой резко постучала в большую дверь вишневого дерева. Она никогда не была птицей – ни грачом, ни зуйком, ни жуланом, ни совой. Ее резкие черты были под стать утру – безжалостные и четкие. Она постучала снова.

* * *

Иванушка, как бы странно это не казалось, ты должен меня слушаться.

Всегда слушаюсь, жена.

* * *

Человек в черном пальто протянул к ней одну руку, будто не мог поверить, что это действительно она.

– Я смотрю на тебя, Маша, и это как глоток холодной воды для меня. Я смотрю на тебя, и будто мне полоснули ножом по горлу.

– Поднимись с коленей.

В груди у нее болело. Она чувствовала себя старой, а ветер с реки сулил что-то сладкое, но несбыточное.

– Я не мыслю мира без тебя. Я старался. Целый год я называл каждое черное дерево Марьей Моревной. Я искал черты твои в узорах льда. Утратив тебя, я чах в темноте, как чах когда-то над бледным златом.

– У всех трудные времена. – Мне трудно. Никогда не было никакого выбора, потому что и здесь трудно, и там трудно. Невзгоды повсюду.

– Я отказываюсь, – прошептал он.

– Никто не может отказаться.

– Неужели жить здесь – такое блаженство?

Марья Моревна опустилась на колени, ее платье собралось и выплеснулось за порог, словно лужа крови. Она прижалась лбом ко лбу Кощея:

– Как там война?

– На войне все плохо.

* * *

Иванушка, этот дом – мой, что бы не говорилось в бумагах.

Да.

* * *

– Меня зовут Ушанка, – сказала женщина с синей лентой на шапке, расправляя жесткую коричневую юбку, после того как уселась, – нам стало известно о некотором непорядке, и я обязана попросить вас привести его в порядок, товарищ Моревна. Ответьте на мои вопросы и сможете дальше заниматься обычными делами по вашему усмотрению. Гулять у реки, печь булочки.

Марья легко присела в вытертое зеленое кресло, желая оказаться где угодно, только не здесь, готовая сорваться с места, как олень. Но Иван Николаевич говорил, что, если кто-то придет задавать вопросы, она должна на них ответить, хочет она этого или нет.

– Хорошо.

– Я работаю с вашим мужем, вы это знаете.

– Нет, мы не обсуждаем его работу.

– О, какое правильное поведение добропорядочного гражданина – просто бальзам на душу. И все же, я должна вернуться к непорядкам.

– Да-да, – ни один мускул не дрогнул на лице Марьи. Игрой в допрос она владела так, что этой женщине даже не снилось.

– Вы, конечно, признаете, что это довольно странно, когда мужчина возникает из ниоткуда после длительной отлучки со службы, и внезапно у него оказывается жена, хотя раньше никакой жены не было.

Улыбка Ушанки была такой широкой и искренней, будто они были старыми друзьями.

Марья усилием воли не позволяла себе перебирать пальцами. Она смотрела прямо перед собой:

– Солдаты часто встречают женщин в дальних странах.

– Так ты иностранка, выходит? А по-русски говоришь отлично.

Она зачеркала ручкой в блокноте.

– Нет-нет. Я родилась здесь, в Ленинграде. До революции, конечно.

– Да уж конечно. Позволь задать мне очевидный вопрос, товарищ Моревна. Прости, что вторгаюсь в личную жизнь, но это моя работа. Ты – официальная жена товарища Ивана Николаевича Героева?

* * *

Иванушка, если ты нарушишь это обещание, это будет все равно как разбить старинный хрустальный бокал. Ничем уже будет не поправить дело.

Я понимаю.

* * *

– Возвращайся со мной, – настаивал Кощей. – Спрячься внутри меня, как раньше. Я насыплю самоцветов в твой подол, сколько захочешь. Если у меня будешь ты, Вий может сжечь этот мир дотла. Черносвят уже весь его. Над моей страной вьется серебряный флаг. Поехали со мной. Я добуду свою смерть и расплющу ее молотом, Вий сможет заполучить нас, и в его серебряной стране я залюблю тебя до самого конца света.

Марья потерлась своим носом о его, как нежное животное.

Кощей Бессмертный закрыл темные глаза:

– Я могу забрать тебя, даже если ты скажешь «нет».

– Я знаю, что ты можешь. – Она чувствовала, как ее слова отдаются внизу живота.

– Но я не стану этого делать. Куда слаще отплатить ему той же монетой.

– Я не хочу, чтобы меня таскали туда-сюда между вами двумя, как кость между собаками. Вы оба обещаете одно и то же и никогда не выполняете обещаний.

* * *

Иванушка, сложно будет выполнить обещание. Тебе придется потрудиться, чтобы сдержать слово.

Скажи, что я должен сделать.

* * *

Отложив блокнот в сторону, Ушанка наклонилась вперед. У нее был длинный римский нос с горбинкой.

– Мы уже знаем, товарищ Моревна. Никто тебя не накажет, если ты просто признаешь то, что стало общеизвестным. Для товарища Героева уже слишком поздно, но нет никакой нужды винить в этом происшествии тебя.

Марья моргнула:

– Что это такое вы знаете?

Ушанка с наслаждением пожала плечами:

– Кто знает, что я знаю? Может быть, я знаю что-то сейчас, но забуду, когда уйду. Все зависит от тебя, товарищ.

Заморская королева пыталась вспомнить, как Наганя любила играть в эту игру. Нет, нет, Маша! Ты не должна так отводить глаза! Так я сразу узнаю, что ты лжешь! Ты не так все делаешь! Вот скажи мне сейчас, что ты невиновна, а я будто бы вырву у тебя ноготь.

– Уверяю вас, что бы вы ни думали, что я сделала, я в этом не виновна.

– Вот оно что. – Ушанка постучала незажженной папиросой по колену. – Я совершенно уверена, что так оно и есть. Ты позволишь?