у него дети?». Пожалуй, мне и не пристало быть осведомлённым о подробностях личной жизни майора, главное, чтобы он грамотно вёл расследование убийства моей любимой Вероники и не бросил сие занятие на полпути. А мне начинало казаться, что Ларри (хотя бы про себя буду его так называть, есть в этом какая-то изюминка) уже на грани и готов положить наше с Никулей дело на полку, пригвоздив его непечатным, почти матерным словом «Глухарь». Комната майора была ничем непримечательна поначалу и показалась мне банальной, любой другой полицейский вполне мог жить поживать в такой же, плюс-минус: тёмные шторы от пола до потолка, напрочь закрывающие даже маломальские проникновения света из окна, турник в дверном проёме, заправленный прямой линялый диван, занимавший половину стены возле окна, вместо люстры с потолка посередине ниспадала на проводе сиротливая лампочка, тускло освещающая комнату, рядом с лампочкой вызывающе с потолка свисала боксёрская груша; примыкая вплотную к шторам, непоколебимо стоял широкий деревянный письменный стол под старину с массивными, резными ножками, уставленный компьютером — неким изотопным агрегатом из толстого монитора с выпуклым маленьким экраном и видавшего виды системного огромного блока то ли некогда серого цвета, то ли уже «посеревшего» и «запылившегося» с годами, к столу горделиво подстроился вполне современный вращающийся кожаный табурет чёрного цвета на колёсиках, поблескивающий даже в редком свете, будто его только что наполировали, и в завершение деревянный стеллаж занимал оставшуюся часть стены рядом с диваном и ещё небольшой угол соседней, уставленный самими разными книгами от «Ревизора» уважаемого Николая Васильевича Гоголя до «Уголовного кодекса Российской Федерации», вперемежку с книгами местами виднелись папки с «Делами», вообще множество разных «Дел» лежало и валялось тут и там, заполняя собой всё убранство спальни-кабинета Иллариона. В целом картина сложилась однозначная. Но, как показывает опыт, самые простые вещи, на первый взгляд, оказываются гораздо сложнее на самом деле. И моя безудержная любовь к деталям и мелочам, из которых порой дивно строится общая картина бытия, подтолкнули меня к мысли — копнуть поглубже и всмотреться в скромную обитель моего дружища Лёвушкина. Мой взгляд неистово впился в пространство и начал искать что-нибудь необычное: самоучитель немецкого языка. Немецкого?! Если Илларион учил немецкий, тогда какого…он ни черта не понимал фрау Ротенберг?! Пока я недоумевал, то увидел ещё кое-что необъяснимое для меня: между книгами в пыли на всеобщем обозрении скромненько лежала коробочка с другими часами Audemars Piguet! Откуда у простого следака в его зачуханной, явно бедной квартирке (других помещений я не видел, но в их скудности даже не сомневался) столько брендовых часов?! Да такие вещи хранят за стеклом, вдали от посторонних глаз и пыли. Даже если бы я допустил, что Ларри экономит на всём, чём только можно, и питается одним лишь дешёвым кофейным пойлом, то зарплаты ему едва ли хватило на одну четвёртую таких часиков. Verdammt! У него в комнате вместо нормальной люстры была лампочка, всего одна лампа, и при этом двое наручных часов, стоимостью под десять миллионов рублей каждые, если не больше. В ту минуту, когда майор нашёл меня, нагло обследовавшего его логово и чертыхавшегося про себя, я наткнулся взглядом на чёрно-белую фотографию: Молодой Лёвушкин трепетно обнимал какого-то мальчика лет семи…знакомого мне мальчика, о чём я спросил вслух.

— Что за мальчик с тобой на фото? Мне кажется, я его где-то видел.

— Невозможно. Это — мой погибший сын.

— Старик, мне жаль, прости, тогда показалось.

— Тебе себе сейчас и не такое может показаться. Мы с коллегами решили принять определённые меры в отношении фрау Ротенберг.

— Меры в отношении Марго? Не понимаю.

— Не нравится мне ничего из того, что ты узнал у Маргариты. Надо бы её проверить сызнова: посмотреть последние звонки, поставить прослушку у неё в квартире. И задать Марго пару-тройку вопросов.

— Зачем это всё? Ведь Веронику убила не она.

— А ты сам не догоняешь? Да, хорошо, Нику убил кто-то другой. Но остальные преступные действия связаны с фрау Ротенберг напрямую. И она поможет нам выйти на злоумышленников.

— Ты хочешь использовать Маргариту как приманку?

— Корф, ты детективы пересмотрел? Какая приманка? Гражданка Ротенберг нас всех красиво изо дня в день водит за нос, играя на две команды — и нашим, и вашим. А я не люблю, когда из меня делают идиота и за моей спиной копошатся.

— Илларион, я к тебе пришёл, чтобы ты помог защитить Марго. А ты…всё вывернул наизнанку.

— Алекс, да очнись ты! Если Марго угрожает опасность, и ей так нужна наша помощь, то какого тогда она не бросилась к тебе в объятья в слезах и с мольбой о спасении? Почему она не позвонила мне? Ты что от неё услышал в разговоре?

— Всяко-разно.

— Ага, всяко-разно — это не заразно. Остроумничаешь не по существу. А я тебе вот о чём толкую: Маргарита сказала той женщине, что она им нужна, и без неё они потеряют его из виду. Корф, Его — это Тебя, дурень ты старый. Маргарита следит за тобой.

— Нет, нет и нет. Ты меня сам убедил, что Марго чиста, проверена службами. Она — ценный свидетель под программой по защите свидетелей.

— И на старуху бывает проруха. Мы-оперы — тоже простые смертные люди, и у нас в делах могут случаться осечки, представляешь?

— И что нам теперь, выбить из Марго чистуху и паковать по полной?

— Корф! — Ларри громко засмеялся, почти навзрыд. — Ты точно пересмотрел детективные сериалы. У меня хорошо со знанием русского языка без сериальных жаргонизмов.

— И с немецким тоже. — Едва слышно под нос сказал я сам себе.

— Что? Мне послышалось, видимо. Друг, извини, диван у меня закостенелый, его на двоих не расправить увы. Придётся тебе к себе ехать на ночлег. Уже светает, ты там давай отоспись, не торопись, как будешь на ногах, маякни мне, и я Марго приглашу в отделение для культурной беседы с нами. И ты за руль не садись сейчас, вызовем тебе такси, от греха подальше. Завтра отгоню твою лошадку к отделению.

Силы начисто покинули меня, и я покорно согласился с майором. Уснул, кажется, сразу, как только захлопнул за собой дверь такси. Проснулся, когда подъехал к своему дому: таксист с несвойственной водителям бережностью пытался меня добудиться, на улице уже светало. В полной бессознательности я добрался до своей холодной, одинокой постели, я ещё как-то пытался бодаться с покрывалом и одеялом, дабы укрыться, но не смог совладать с бессилием и неповоротливостью своей тушки, мгновенно уснув сладким сном младенца. Правда назвать сон сладким