— Я не имею права на вас сердиться… — прошептала я. — Просто, просто… не оставляйте меня больше одну, — и осеклась. Что я вообще себе позволяю! — Простите, Корвин, простите меня! Я не должна… Кто я такая… Вы столько сделали для меня! А со мной одни заботы! Простите…

— Господи, Анна, — Корвин опять обхватил ладонями мое лицо. — За что тебе извиняться? Это я должен вымаливать прощение, что подверг твои нервы очередному испытанию… Ты простишь меня? Потому что, если нет… — его взгляд вдруг сверкнул и загорелся пуще прежнего. И мне показалось, что этот огонь начинает окутывать меня, проникать в меня, растекаться по венам, заставляя усталое тело гореть и плавиться. — Потому что, если нет… Я не знаю, что делать… Я не могу без тебя… — каким-то особенно глубоким голосом закончил он.

И прежде чем я успела ответить, его лицо резко приблизилось, и горячие влажные губы коснулись моих губ.

Надо же, как бывает… Еще недавно была опасность, а потом мир рухнул, когда Корвин «бросил» меня на балу. Еще недавно противоречивые чувства раздирали душу. Я не могла сдержать слезы, и рыдала, как истеричка, кидалась туфлями и бегала по сырому газону…

И вдруг внезапно все встало на свои места.

Сейчас во второй раз он целовал меня очень нежно, бархатно, лаская мои губы. И все исчезло, мы были вдвоем в теплом коконе, где не было больше ничего. Ни окружающего мира, ни звука едущей машины, ни Трэйси за стеклом…

Только я и он — единые, ставшие продолжением друг друга. Горячие руки надежно обвивали меня, скользили по моему телу в тонком платье, с нежной жадностью задерживались на обнаженных плечах — пиджак Корвина давно сполз куда-то в сторону. И в этом нашем отдельном мире было так хорошо. Искристо — так пушистый снег блестит на утреннем солнце — и приятно-горячо.

Стена рухнула. В этом коконе были только наши души и тела, и нежное тепло, будоражащее и успокаивающее одновременно, растекалось по ним. А нить, связывавшая нас все это время, растворилась, и с потоками тепла впитывалась в каждую мою клеточку и в каждый уголок моего сердца.

Как я вообще могла когда-либо жить без Корвина? Какой одинокой, неприкаянной я была. Как я могла существовать без этой невозможной, всепоглощающей близости?

В таких мгновениях заключена вечность. Кажется, что они не кончаются никогда. Любимый мужчина ласкает твои губы, лицо, касается кожи, приближается все сильнее, и через это душа касается души, так что физические оболочки расплываются, тают, плавятся…

Но все же это закончилось. Я выплывала медленно — как будто светлый и теплый кокон, исполненный сладости, не хотел меня отпускать. А когда открыла глаза с последним легким прикосновением его губ, поняла, что что-то изменилось. Я полулежала в объятиях Корвина, надежно укрытая его руками от всего мира. Но что-то было не так.

И вдруг до меня дошло, и я рассмеялась, глядя в его светящиеся глаза. Машина стояла. Двигатель больше не шумел — всего-то! Мир не рухнул, просто мы приехали. Придется сделать перерыв в нашей вечности…

Но теперь я точно знала, что она продлится. Что Корвин больше не выстроит только что рухнувшую стену.

— Мы приехали, — улыбнулся Корвин. — Пойдем…

Он открыл дверцу, вышел, а когда я потянулась к выходу, внезапно наклонился и прямо с сидения машины подхватил меня на руки.

— Ходить босиком ты точно не будешь, — сказал Корвин. И на глазах у Трэйси и встречающей нас прислуги понес меня в дом.

А мне было все равно. Тепло нашего кокона поселилось во мне и дарило необыкновенный радостный покой, который не могут нарушить чужие взгляды.

Говорить не хотелось, не хотелось ничего, кроме того, что происходило — быть рядом с ним, не отдаляться ни на секунду.

— Графиня устала, — улыбнулся он Силене, которая в изумлении ждала меня возле моих апартаментов, и прошел мимо нее.

Мы оказались в моей спальне. Корвин опустил меня не на кровать, в кресло, и присел рядом, глядя мне в лицо. Вот сейчас… Сейчас между нами все станет ясно раз и навсегда, подумалось мне. Впрочем, его касания, его губы и руки уже рассказали мне многое.

— Вы хотели меня… спросить после бала, — сказала я тихо.

— Я передумал, — глаза полыхнули, на его губах родилась странная, чуть кривая улыбка. Но тут он встал, отошел от меня на пару шагов и сложил руки на груди.

— Я передумал, Анна, — улыбнулся он почти весело. — Я не буду тебя ни о чем спрашивать. Я сегодня кое-что понял, и теперь нет смысла в вопросах…

— О чем вы? — испугалась я. Опять стены?! Не может быть! Не верю в это.

— Послушай, — Корвин с улыбкой посмотрел мне в лицо. — Я не буду спрашивать. Но все же я скажу тебе… Один раз, потому что, Анна, мне тяжело говорить сейчас… Твоя близость сводит меня с ума… Я все так же желаю тебя, как ненормальный… А знаешь, во мне горячая кровь, очень сложно сдерживаться. Но один раз я скажу…

Несколько мгновений он молчал, буравя меня своим необычным голубым огнем. Потом продолжил.

— Когда ты обнаружила, что меня нет, то, как и наши враги, решила, что я заревновал тебя ко всем этим баронам и маркизам, соревновавшимся между собой, чтобы пригласить тебя на танец… Не говорю уж про дофина! И знаешь, Анна, так оно и есть. Меня сводило с ума это все. Я едва держусь, когда вижу, как они тебя касаются… тебя, моей Анны! А потом я летел обратно, чтобы успеть, пока ты не уехала с бала без меня — расстроенная и испуганная… И когда я увидел тебя с Сэдвиком, возле машины, я понял одно…

— Что? — спросила я. А сердце забилось сильнее. Сейчас он скажет то важное, то нужное, что должно прозвучать? То, что окончательно расставит все по местам.

— Анна, знаешь, — Корвин, видимо, не спешил ответить на мой вопрос. — Я выстроил стену между нами тогда. Ты чувствовала это, и чувствовал я. Знаешь, почему? Потому что быть со мной опасно — это раз. У меня всегда будет много врагов. И я скорее отпустил бы тебя, чем позволил пострадать… А во-вторых… знаешь, Сэдвик, может быть, прав… Я нужен тебе, потому что я «спас» тебя, потому что я был рядом, когда необходимо. Я хотел дать нам время и убедиться, что в тебе есть большее, не только закономерное притяжение к спасителю… Но сегодня… я понял одно. Не важно, почему ты тянешься ко мне… Важно лишь то, что ты тоже не можешь без меня, как я не могу без тебя! Я хотел спросить, будешь ли ты со мной, Анна… Но уже не спрошу. Потому что мы… уже вместе…

Корвин сделал шаг ко мне, а я поднялась ему навстречу.

— Да, мы уже вместе… — по щекам потекли слезы — счастливые, светлые, теплые. Словно вихрь подхватил меня — Корвин прижимал меня к груди, целовал мое лицо, шею, хриплым голосом говорил нежные слова, которые ускользали от моего сознания, но впитывались в душу. Я тонко застонала, и спустя мгновение мы оказались на кровати, вдвоем, в коконе и без границ.

Впервые я отдавалась мужчине добровольно. Впервые физическая близость была для меня счастьем, а не наказанием и пыткой. Впервые сладкие волны, рождавшиеся во мне не один и не два раза, казались пиком и продолжением нашего единства, а не постыдным физическим наслаждением.