Августа проводила нас до гардеробной. И тут Чудилов, приняв величественную позу, начал приказывать сиделке:

— Подать пальто.

Августа, улыбаясь, подала.

— Фуражку!

Подала и форменную фуражку.

— Калоши!

— А вы сами возьмите, — спокойно ответила Августа. — Это ведь не моя обязанность.

— Что?.. — закипятился Чудило. — Подать, говорю, калоши!

Я сначала думал, что он дурачится, а потом понял, что он вообразил себя барином.

— Брось дурака валять, — сказал я ему, — надевай калоши и пошли.

— Ах ты, корова комолая! — выругал он вдруг Августу ни за что ни про что.

Августа вспыхнула, повернулась и ушла.

— Ты забываешься, — возмутился я. — С тобой стыдно показываться на людях... Ты хам! — И, не дожидаясь его, я хлопнул дверью.

Вечером, когда я готовил уроки, он, как коршун, налетел на меня:

— Ты чего полез в пузырек? Что ты от меня хочешь?

— Извинись перед Августой или... ко мне не подходи, — твердо произнес я.

— Ну и не больно ты мне нужен, — сердито бросил он, — подумаешь!...

На другой день, встретив Августу в больнице, я извинился перед ней за своего товарища и поблагодарил ее за хороший уход, за доброту. Мы расстались с ней друзьями...

— Куплинов, тебя Протонский вызывает, — сказал мне Кузьма, когда я явился в общежитие. Пришлось направиться к протопопу на квартиру.

— Вот тут тебе письмо, — встретил меня Протонский. — Только как-то неловко написан адрес. Тебя ведь Николаем зовут?

— Да.

— А тут Коле Куплинову.

Я посмотрел на конверт и заволновался: почерк Машин!

— Кто это тебе пишет? — продолжал спрашивать протопоп.

— Одна знакомая.

— Кто она?

— Сестра моего учителя, друг детства, учится в гимназии.

— А-а... Ну ладно, — зевая, разинул рот Протонский. — А я думал, уж не с улицы ли какая...

Маша ничего особенного не писала, она только удивлялась, почему я не захожу. Мне нужно давно было с ней повидаться. Тем более, что была у меня к ней очень важная просьба. Но не буду забегать вперед.

Глава третья

1

Как-то я пошел навестить своего земляка — односельчанина Нежданова. Он одновременно со мной приехал в город и поступил в фельдшерскую школу. Нежданов жил на Уральской улице, где-то во дворе в комнатушке без света, перегороженной пополам. В одном углу помешалась какая-то обедневшая дворянка, и Нежданов, белокурый, веселый парень с тонкими интеллигентными чертами лица, без конца с ней вел забавные разговоры: ему кто-то сказал, что его предки тоже были когда-то дворянами. Я у него просматривал учебники анатомии и физиологии. За стеной тренькала гитара. Там жил молодой рабочий с Трубочного завода, высокий бледный человек, всегда аккуратно побритый и подстриженный...

Я постучал в дверь к Нежданову. Обычно мне отворяла хозяйка — старушка, а тут никто не выходил. Я стал стучать сильнее. Из-за двери выглянула наконец коротко остриженная голова уже немолодого человека.

— Вам кого? — спросил он, пытливо рассматривая меня. Бойкие веселые глаза и голос были удивительно знакомы.

— Мне Нежданова.

— Нежданова? — переспросил меня человек и привычным жестом стал разглаживать сбритые усы.

Тут я узнал его. Это был Антон Завалишин.

— А-а! Никола! — радостно воскликнул он. — Заходи, заходи... Земляка твоего нет, а мы гостю рады, заходи!

Антон провел меня в комнату, где жил рабочий с Трубочного завода.

Комнатка чистая, уютная, кровать аккуратно прибрана, покрыта светлым одеялом; два стула у обеденного стола, в углу этажерка с книгами и еще один столик с инструментами у дверей.

В квартире пахло печеным хлебом и чем-то острым, похожим на запах травленой соляной кислоты.

— Вот где нам пришлось встретиться, — весело говорил Антон, усаживая меня на стул. — Приехал все-таки в город. Ну, рассказывай, как живешь, где работаешь.

— Я учусь.

— И это неплохо...

И опять засыпал меня вопросами: с кем учусь, кто мои товарищи, откуда они, нет ли земляков.

Я рассказал ему о своих друзьях, о наших ребятах.

Антон заметил мне, что у него есть здесь в городе хороший приятель. Только он не помнит точно его адреса, где-то за Молоканскими садами.

Антон хлопал меня по плечу, смеялся, прижимал к себе. И вдруг спросил про Машу:

— Она тоже здесь?

— Здесь. Учится. А вы что теперь делаете?

— Я? — улыбнулся Антон. — А вот смотри: усы обрил да в хохлы записался. Запомни: я больше не я и лошадь не моя, не Антон я больше, а Григорий Овсеевич, по фамилии Сиво-Железо.

— А як же, дядько, вы балакаете — чи по-русски, чи по-хохлацки? — шутливо спросил я.

— Такочки и балакаем, як бог на душу положе, — засмеялся Антон. — Ничего, сойдет. Я наполовину хохол, у меня мать украинка...

Потом он рассказал мне о своей семье. Брат его Семен все еще в Сибири, Наташа вышла замуж за здешнего рабочего, дедушка Никита умер — не дождался сына из ссылки.

Сам Антон пока живет то у Наташи, то у брата ее мужа, токаря Ткачева, вот в этой квартире. Поговорили еще о Куваке, о дяде Мише, о том, что я читаю. И когда он узнал, что книги — мои лучшие друзья, пригласил меня в субботу зайти сюда вечерком: здесь будут читать новую интересную книгу.

— Дедушка мой хоть и небольшой был грамотей, — говорил Антон, прощаясь со мной, — но грамоту уважал. «Чтение книг, — говорил он, — есть дело сладчайшее».

Разговор с Завалишиным вновь разбудил во мне воспоминания о нашей первой встрече с Машей, когда я так тосковал. Я не переставал о ней думать. Но в разлуке, занятый новыми мыслями и новыми товарищами, я стал понемному успокаиваться от волнений первой любви, и меня уже не тянуло к Маше с такой силой, как это было полтора года тому назад. Как-то незаметно для меня на первый план выступили иные интересы, иные переживания...

Однажды