стану в будущем. Мой дедушка, который был необычайно консервативен и тяготел к реакционным взглядам, хотел, чтобы я был пастором. Но я не воспринимал эту мысль всерьез.

Как вы думаете, в каком-то смысле символично, что сейчас вы занимаете дом, где когда-то жил священник?

Это уже второй пасторский дом, в котором я живу. Мне нравится в пасторских домах. Это связано вот с чем: такие дома обычно очень добротно построены, в них высокие потолки, есть место для книг и картин. Так что я живу здесь по практическим соображениям.

Во многих ваших романах: и в «Пути змея на скале», и в «Шмелином меде», отчасти и в «Вирсавии» — присутствует мрачная, тяжелая старость. Откуда эта тема в вашем творчестве?

Старость — один из основополагающих факторов жизни. Старость показывает, что в основе своей человек — существо биологическое. Для меня старость — это чудо такого же масштаба, как рождение и детство. Я всегда был очарован старостью, всегда обожал стариков, их знание жизни, физические проявления старости, мистерию жизни. Я не могу написать такой роман, где бы старость отсутствовала. Если я написал бы такую книгу, где ее не было бы, то получилось бы неискренне. Мне всегда казалось, что старость — это центральная часть бытия, жизни каждого человека. Поэтому я о ней и пишу.

А в чем смысл старости для вас? Если можно объяснить чудо.

Насколько я знаю, люди — это единственный биологический вид на земле, жизнь которого состоит из детства, периода продуктивной деятельности, размножения, а потом все заканчивается третьим периодом, который отводится на размышления, воспоминания, мудрость. У других животных такой привилегии нет. Этот третий этап, когда подходит к концу репродуктивный период, невероятно меня привлекает. Если бы мы были обычными животными, то умирали бы на том этапе, когда заканчивается репродуктивный период. Но мы не умираем. Нам выпало счастье пережить третий, последний отрезок жизни. И это грандиозно! Творец предоставил нам такую привилегию.

Старость двух братьев в романе «Шмелиный мед» как будто подчеркивает или обнаруживает абсурдность их ненависти. Старость царя Давида в романе «Вирсавия» обнаруживает истинность его любви к когда-то уведенной у другого жене. Почему такие разные результаты?

Старость многолика. Не стоит думать, будто старость одного человека похожа на старость другого. Часто старость приносит своего рода резюме, подводя итоги жизни. Поэтому старость — период особенный. Прожитая жизнь предстает в дистиллированном виде, как конечный продукт. Старость для моих героев — итог их жизни.

Вы сказали, что история, сюжет романа «Путь змея на скале» также подсказан вашей бабушкой. Неужели она вам так рассказывала о событиях XIX столетия? Этот роман больше напоминает сагу, какой-то фрагмент из «Эдды» — настолько много там страстей, смертей и разных ужасов.

Сейчас, столько времени спустя, мне сложно вспомнить бабушкины истории во всех подробностях. Наши воспоминания меняются в течение жизни, они напоминают компостную кучу, в которой происходит брожение и изменения. В нашем мозге идут химические процессы. Невозможно понять, что мы помним на самом деле, а что является плодами воображения. Если бы бабушка могла прочитать мои книги, она бы сказала: «Да, это правда. Так все и было». А все потому, что моя бабушка живет во мне на генетическом уровне.

Иногда кажется, что вы показываете в этом романе, как история превращается в миф. Это так или нет?

Мифология привлекала меня всегда. Я часто пытаюсь объяснить бытие с помощью мифов. Позвольте привести такой пример. Я написал роман «Шмелиный мед», в котором рассказывается о двух братьях, живущих бок о бок. Они крепко связаны и полны ненависти друг к другу. Идея этой книги посетила меня в Германии, на границе Западного и Восточного Берлина. Это был примерно 1982–1983 год. У меня вдруг встали перед глазами эти два брата: ГДР и ФРГ. Один — склонный к солененькой жизни, необыкновенно худой — это, конечно же, ГДР.

Другой — Западная Германия — опухший от сладостей и богатства. Эта книга — миф о Германии, если хотите, парабола. В этом смысле миф, парабола играет огромную роль для моего понимания жизни. Миф и реальность постоянно чередуются в моей жизни. Внутри меня не прекращается процесс перевода реальности в миф и наоборот.

А как вы относитесь к экранизации вашего романа «Путь змея на скале» режиссером Бу Видербергом?

Мои произведения обрабатывались по-разному. По ним ставили оперы, снимали фильмы, делали театральные постановки. Я стараюсь держаться подальше от этих вторичных продуктов моего творчества. Это работа других людей. Что касается фильма «Путь змея на скале», то ведь это его фильм. Он обращался ко мне, хотел, чтобы я тоже участвовал, писал сценарий и т. д., но я отказался. Я смотрел фильм один-единственный раз — это трактовка Бу Видерберга, а не мой роман. Не люблю ходить на премьеры постановок по моим книгам. Меня это не касается, не хочу брать на себя ответственность за творчество других людей.

Роман «Вирсавия» вы посвятили вашим детям. Скажите, а вы много занимаетесь домом, детьми?

Семья всегда имела для меня огромное значение. У меня трое детей, мне было невероятно интересно наблюдать, как они росли, быть с ними вместе. Теперь они взрослые. Я очень боязливый человек. Когда я куда-то уезжаю — а это случается довольно часто, — я по нескольку раз в день звоню домой, чтобы убедиться, что с женой, детьми, внуками и собакой все в порядке. Думаю, это связано с какой-то исконной незащищенностью, которую я чувствовал в детстве. Тогда я постоянно ощущал, что жизнь может оборваться в любой момент. Поэтому я часто испытываю страх. Семья играет для меня колоссальную роль, она гораздо важнее, чем мое творчество.

Скажите, Торгни, а вот эта традиция, когда семья собирается в праздник за большим столом родителей — дети, внуки, — судя по всему, это нечастое явление в современной Швеции. И вы говорите о своем детстве, что уже тогда время больших семей прошло. Вы как будто возвращаетесь, вот сейчас, к совершенно другой жизни, даже не к жизни ваших родителей, а раньше? В какую-то мифологическую эпоху, да?

Мое отношение к семье и моему роду формируется не исходя из каких-то идеологических взглядов, а на животном уровне. Я отношусь к семье как к своему телу, душе. Ни с какими идеями это не связано. Мне кажется, это вполне естественно. Мне противно, когда люди создают идеологии на основе личной жизни. Когда из страсти к удовольствиям создается теория гедонизма, когда человек, склонный к