формы экономической организации над кочевым скотоводством не везде было бесспорным. Согласно этим контраргументам, в степной среде кочевое скотоводство давало явные преимущества и потому нуждалось в сохранении. Это касалось, например, Голодной степи – известной своей безжизненностью пустоши на юге Атбасарского района: «Нигде, быть может, не сказываются так ярко качества киргиза-скотовода, умеющего использовать саму скудную и неприхотливую растительность степи, как в Атбасарском уезде. Киргиз – самый лучший и самый желательный хозяин в степи-полупустыне» [МКпЗ, 2: XXXVI]. Точно так же в некоторых частях Каркаралинского уезда сельское хозяйство было слабо развито из-за ненадежных осадков и частых заморозков, зато район имел весьма благоприятные условия для зимних выгонов скота [МпКЗ, 6: 66, 5 (прил.)]. Таким образом оказывалось, что переселение воздействует на изменение экономики вовсе не так прямолинейно, как утверждалось в других материалах экспедиции: не все степные области одинаково подходили для земледелия. Хотя исследование природных условий играло в работе статистиков второстепенную роль, в своих отчетах они классифицировали земли отдельных районов в примерном соответствии с их почвами, водоснабжением и растительностью. Неизбежным результатом такого исследования, как и предполагалось на предварительных заседаниях, был вывод, что даже после заселения степи земледельцами у скотоводства остается серьезное будущее.

Конечным результатом столь двойственного взгляда на степную среду и возможное разрушение жизненного уклада казахов вследствие переселения стали умышленно и существенно завышенные земельные нормы. Осторожность Ф. А. Щербины проявилась в том, что он рассчитывал нужды «среднетипичного» казахского хозяйства с «погрешностью» в пользу казахов (тем самым увеличив размер среднего земельного надела), классифицировал пастбищные угодья по их качеству (чтобы казахам не выделялось с виду достаточное, но фактически бесполезное количество земли) и завышал нормы поголовья скота и земли по отношению к цифре, которая и без того считалась высокой [МпКЗ, 1: 186][419]. На основании данных о среднем бюджете хозяйств, считавшихся зажиточными, Щербина сделал вывод, что, хотя 16 голов скота (в пересчете на количество корма, потребляемого одной лошадью) было бы достаточным для такого домохозяйства, норму следует поднять до 24 голов, а далее сопоставить эту цифру с продуктивностью пастбищ для определения местной земельной нормы [Петрова 1979: 84][420]. Об этих своих завышенных, граничащих с подтасовкой результатах, Щербина в конце 1901 года «с чувством полного нравственного удовлетворения» доложил группе скептически настроенных статистиков. По его словам,

благодаря работе экспедиции был раз навсегда положен предел для изъятия земель у малоземельных киргиз и даны такие земельные нормы, которыми вполне обеспечивается хозяйственный быт кочевника. При соблюдении в такой форме коренных интересов местного населения излишки земель, годных для колонизационных целей, явились действительными излишками [МпКЗ, 2: 338].

В некоторых случаях, на плохих пастбищах, нормы Щербины предоставляли одному казахскому хозяйству более 500 десятин земли. Кроме того, Министерство земледелия и государственных имуществ из соображений благоразумия установило 25-процентное увеличение каждой рассчитанной Щербиной нормы, а степной генерал-губернатор барон М. А. Таубе поручил землемерам изымать у казахов не весь подсчитанный избыток земли, а его часть – около трети[421]. Таким образом, и в результатах, полученных Щербиной и его коллегами, и в подходе к ним чиновников отразились как технократическая приверженность к абстрактной количественной оценке, так и патерналистская осторожность при использовании этих вычислений.

Мы никогда не узнаем точных причин, по которым нормы Щербины оказались, по мнению некоторых позднейших наблюдателей, высокими до нелепости. Будучи продуктом разнопланового авторского коллектива, они отвечали множеству интересов. Для таких защитников прав меньшинств, как А. Букейханов, они, скорее всего, превосходили мыслимые альтернативы. Сомневавшиеся местные губернаторы видели в них разумную постепенность преобразований, которая могла защитить кочевников, находившихся под их началом, или, на более приземленный взгляд, обеспечить порядок и стабильные налоговые поступления[422]. Сам Ф. А. Щербина, помимо того что имел левые взгляды и был сторонником независимости, усматривал в них временное средство, чтобы привлечь на свою сторону местную оппозицию, сопротивлявшуюся любому вмешательству государства в дела казахов: позже, если скотоводческое хозяйство казахов будет развиваться в соответствии с ожиданиями, эти нормы можно будет сократить[423]. Короче говоря, нормы, разработанные Щербиной, были продуктом того периода в истории крестьянского переселения, когда регулирование считалось предпочтительнее, чем массовая колонизация.

В то же время собственные материалы Ф. А. Щербины содержали и другие утверждения, в которых отчетливее проскальзывала правда. Прежде, писал он, Степное генерал-губернаторство принадлежало «к числу мало известных и недостаточно обследованных в хозяйственном отношении окраин России. Печатные источники об этой области малочисленны; содержимое их бедно массовыми и сколько-нибудь систематизированными сведениями» [МпКЗ, 1:1]. Его собственное исследование, напротив, было уникально тем, что в нем участвовало большое число людей (в общей сложности 40 человек разного ранга, разделенных на самостоятельные подгруппы), что был проведен тщательный отбор «интеллигентных» переводчиков из местного казахского населения и что понятие «землепользование» было строго определено исходя из практики, а не искусственного административного деления (на волости и аулы) [МПКЗ, 1: 4, 13][424]. Таким образом, утверждал Щербина, его экспедиции удалось окончательно установить фактические формы казахского землепользования и вывести свод земельных норм, обеспечивших интересы скотоводческого населения и возможность «правильно поставленной колонизации края» [Там же: III–IV].

Во время и после публикации отчетов Ф. А. Щербина делал противоречивые заявления о сущности своей работы; столь же противоречивым был набор выработанных им норм. С одной стороны, эти нормы были основаны на беспрецедентно тщательном и точном исследовании; с другой – сознательно неверны. Поскольку вопрос о переселении крестьян в степные губернии после 1900 года принимал все более сильную политическую окраску, «верные» и «неверные» нормы продолжали жить в общественной сфере и в административных кругах, служа целям сторонников и противников переселения.

Трещины в броне

Хотя Ф. А. Щербина, как он и просил, получил полный контроль над статистическими исследованиями в степи, ему не было позволено проводить работы, не отчитываясь о них перед приславшими его организациями. Проверка результатов работы ученого квалифицированными специалистами поставила под сомнение правдивость выполненных им расчетов, но не позволила полностью отказаться от идеи нормирования как от эффективного и достаточно точного средства выделения степных земель.

Первым профессиональным критиком Щербины стал А. А. Кауфман, самый авторитетный статистик, занимавшийся делами переселения и вопросами крестьянских общин, участвовавший в организационных совещаниях экспедиции в 1895 году. Летом 1897 года (второй год экспедиции), проверяя работу Щербины, Кауфман нашел множество поводов для критики. Если Щербина считал широкое участие местных казахов в экспедиции преимуществом, Кауфман усматривал в нем некоторую опасность:

Что касается до регистраторов, то таковыми являлись, как кажется, исключительно учащиеся киргизы, и подворный