— Игорь Львович просил тебя зайти. — Мама пришла мне на помощь, заметив мое замешательство.

Для приличия я посидела минут пять, поболтала о пустяках, потом попрощалась и направилась в кабинет к музыкальному доктору.

Беседовали мы довольно долго. О непредсказуемости психических болезней, о фантастическом развитии современной медицины, о лекарствах, которые ставят безнадежных больных на ноги… Вы, наверно, догадываетесь, как мы беседовали: я слушала — он говорил… И вот одно из этих расчудесных лекарств — коаксил — помогло маминому быстрому выздоровлению. Кроме того, она прошла курс массажа, физических упражнений, обязательной музыкальной терапии (куда же без нее?) и к выписке готова хоть сегодня. Однако в клинике ей надо задержаться еще на две-три недели — опасно сразу выходить из-под контроля врача.

— Я все поняла. Большое спасибо, — ответила я грустно.

Доктор истолковал грустный тон по-своему и посоветовал ничего не бояться.

— Если что, немедленно обращайтесь к нам. Вы же убедились, чем чревата любая самодеятельность!

Я правда убедилась и ни о какой самодеятельности не помышляла. Я думала о разбитых вдребезги мечтах об отпуске, потому что в самом начале разговора доктор заявил:

— После возвращения из клиники вы не должны оставлять Инну Владимировну одну.

Что мне оставалось делать? Я честно старалась приучить себя к мысли о том, что отпуск в этом году отменяется. То есть мой отпуск начнется строго по графику, но без Глеба это не отпуск. Я заранее тосковала по нему, к тоске примешивалось чувство вины за вчерашнее.

Обидевшись на Лешку, заодно на весь мир, я вымещала свои обиды на Глебе. Молча вымещала — целый вечер просидела с надутыми губами, называя его про себя беспомощным, слабым, безвольным! Сейчас я вообще не могла понять, с чего такие мысли полезли мне в голову. Совершенно верно — Глеб не умеет работать локтями, плохо себя чувствует в конфликтных ситуациях… Только это не слабость, а благородство! По прихоти плохого настроения я превратила его достоинства в недостатки. И прямо-таки упивалась этими недостатками, раздувала их, как воздушные шары, беспощадно унижая своего единственного…

При воспоминании о таком своем поведении я едва сдерживалась, чтобы не закричать: «Гадкая! Гадкая! Гадкая!!!» Впрочем, подобные реплики прозвучали бы естественнее произнесенные героиней русской классической литературы, и, следовательно, я не совсем безнадежна — мой внутренний мир организован сообразно национальным канонам. Еще и пословица есть такая: не согрешишь — не покаешься…

Я каялась и тосковала… Тосковала и каялась…

Вечера мы теперь проводили дома. Тихие, семейные вечера. Оба спешили с работы, как к началу какого-то действа. А какое дома может быть действо? Ужин, несколько часов вдвоем — включаем телевизор, пьем сухое вино, по привычке курим одну на двоих сигарету. Я уже освоилась в новой квартире: пересаживаю цветы, запекаю в духовке рыбу, мелю кофе, мою на кухне пол, ругаю Глеба за забрызганное пеной для бритья зеркало и думаю, думаю, думаю…

Оказывается, мне не так и хочется на Памир. Что там делать? Убивать животных? Разве это нормально, когда хочется убивать?

С большим удовольствием я побуду на даче. Поработаю в саду, поболтаю с Ольгой Константиновной, загляну к ней в гости, послушаю старые пластинки. Майский вечер и наш последний разговор с ней кажутся мне далеким-далеким. Ольга Константиновна просила тогда: «Приезжайте почаще, так неуютно сидеть на даче одной…» Я пообещала, и с тех пор не видела ее ни разу.

А если предложить Глебу отказаться от поездки на Памир? Я колебалась ровно минуту, а потом решила — не стоит. Перед командировкой ему надо хорошо отдохнуть. Он устал, а впереди целый год серьезной работы. Да мало ли какие еще испытания впереди.

Я сажусь рядом с ним на диван, всматриваюсь пристальнее и убеждаюсь — устал. Резче обозначились морщинки у глаз, а глаза — напряженные, сосредоточенные.

— Ты чего? — Он ловит мой взгляд.

— Ничего… Так просто. Хочешь чаю?

Устал. Пусть едет на Памир. Дома отдыхать невозможно. От дома рукой подать до работы. На работе, это всем известно, только ответственность и проблемы! После такого отпуска вряд ли исчезнет напряжение, застывшее у него на лице…

А у нас на даче Глебу будет скучно. К тому же он незнаком с мамой. Вдруг присутствие незнакомого человека плохо подействует на нее? Но если я поеду на дачу без Глеба, плохо будет мне…

Такая вот ситуация — кто-то обязательно должен пострадать. Видимо, этот кто-то и есть я. Мама и Глеб, каждый по-своему, такие беззащитные… К тому же мне совсем не хочется уподобляться любимому братцу Леше. И следовательно, Глеб поедет на Памир, а мы с мамой — на дачу. На даче цветы, прогулки, старая музыка… Но ничто не заменит мне Глеба!

— Глеб, ничто мне не заменит тебя! — Я стою на пороге комнаты, сжимая в руках чайный поднос.

— Почему меня надо заменять?

— Ты ведь уезжаешь на Памир…

— Что значит — ты? Мы уезжаем.

— Ты уезжаешь…

Я объясняю — как будто откручиваю назад свои размышления. Последняя фраза, ставящая точку в изливаниях души:

— Маму выпишут из больницы на следующий день после твоего отъезда.

Я опускаю поднос на столик перед диваном, присаживаюсь на краешек, ломаю шоколадку.

— И ты не поедешь? — медленно переспрашивает Глеб.

— Не поеду… Попробуй джем — настоящий крыжовник!

А Глеб так хочет, так хочет, чтобы я поехала с ним! И начинается новая полоса жизненных препятствий — искушения.

— Ты не понимаешь, от чего отказываешься…

Чай давно выпит, опущены шторы и разложен диван, а я все слушаю, от чего мне приходится отказаться: от особой атмосферы гор, от не земных — космических — пейзажей, от непередаваемого чувства, которое испытывает настигающий добычу охотник…

— …От наших вечеров вдвоем, от ночей, от твоих темнеющих глаз, от страсти и нежности, от согревающих душу насмешек… Но если я оставлю маму одну, я буду уже не я.

— Да, — вздыхает Глеб. — Ты будешь не ты. Ты не оставишь…

Эти слова для меня самые важные из всего сказанного им в тот вечер. Они — последнее, о чем я думаю перед сном, и первое, о чем я вспоминаю, проснувшись утром. И потом, в разлуке, скучая по Глебу, я всегда помню все слова. Иногда сопоставляю их с другими, произнесенными им вначале: «Если ты будешь рядом, я, наконец, смогу обрести себя…»

Спокойствие, надежность — вот что для него во мне главное. Женщин на свете много: есть гораздо красивее, привлекательнее, умнее, но хорошо ему только со мной — для настоящей жизни важна человеческая устойчивость. Только в стабильном климате можно реализовать себя.

Об этом и много еще о чем я рассказываю маме. Она протестует:

— Зачем ты себя унижаешь? Ты у меня — красавица и умница. А уж как идет тебе новая стрижка!