Не заладилось всё с самого начала. Как пришёл в Бочку, так и начались мои злоключения. Сбежал через нужник, ружьишко оставил. Надавали по мордасам. Потом девка прибилась, болотники будь они неладны со своим праздником. От Михалыча выхватил, да так что летать начал. Приятеля потерял. Эх, Гунька-Гунька. Что же тебе не сиделось на месте? Зачем вскочил?

Так и вышел к ручью, вспоминаю, пытаюсь понять с чего вдруг столько всего на меня навалилось? Не слыхать Серёгиных криков, стрекочут букашки, ухают птицы. Затих Серёга, потерялся.

Попил воды из ручья, умылся. На той стороне трава вытоптана, мох содран. Рубаха висит на кусте, штаны валяются у воды. Коротун — промелькнула в голове догадка, и прошла ознобом по спине. Вещи мелкого, трудно с другими спутать. Шмотьё нашлось, а где хозяин?

— Эй! — Окликнул, присел за пнём и тихонько позвал. — Карлуха? Ты где?

— Б-б-бродяга! — Отозвался Коротун. — Т-т-тут я! — Слышится из бурьянов. Лужа там большая, роятся мошки, квакают жабы.

— Ты как туда забрался? — Лежит дерево, упало оно давно, поросло мхом, сучья торчат во все стороны. Не полезу я в грязь, переберусь по бревну. Туда идти ещё ничего хоть и под горку, а вот обратно не выйдет, высоко не взобраться. Прошёл по мостику, спрыгнул на островок суши посреди большой лужи. Раздвинул бурьян, а там Карлуха, сидит, руками колени обнимает, трясёт его, дрожит, цокотит зубами. Голый он, с ног до головы измазан грязью.

— Б-б-бродяга. П-п-помоги. П-п-про-п-п-падаю.

— Ты зачем сюда залез?

— Не-не по-по-мню.

Зашёл в лужу и провалился, воды выше пояса, под нею ил. Колючки руки и лицо царапают, трава высокая, жёсткая. В этом болоте и налегке увязнешь, а тут ещё Коротун залез на спину, обхватил меня руками за шею, прижался, дрожит, в самое ухо зубами дробь выбивает.

Карлуха хоть и невелик ростом, но тяжёлый. Винтовка мешает, прикладом в грязи увязает, за траву цепляется. Дёргаю за ремень, вытаскиваю. Вот и решай, что лучше? Утонуть в луже и больше не мучиться, или бросить винтовку вместе с приятелем. Выбирать не пришлось. С руганью и проклятьями на свою жизнь вылез, грязный и злой. Обматерил Карлуху, вспомнил и маму, и папу. Молчит мелкий, висит на мне слезать не хочет.

Посидел на пеньке, отдышался. Карлуха вцепился мёртвой хваткой, на шею давит. Как не тяжела ноша, а идти нужно. Шаркаю ногами, с одежды вода течёт, к подошвам жирная дрянь налипла. Были ботинки, стали валенки.

Вещи Коротуна собирать не стал, не до них. Придёт в себя, пусть сам забирает. Трясёт его сильно. Вцепился, не оторвёшь.

Притащился в шалаш, влез на четвереньках и свалился на лапник. Коротун как висел, так и висит, давит на горло. Не знаю, что бы я с недомерком делал не приди Серёга.

Лицо у Серёги в крови, руки, шея, уши всё исцарапано. На носу следы от зубов. В самую пору материться и рассылать проклятья, а он весёлый, лыбится. Мне бы тоже расхохотаться, но что-то не весело. Одежда болтом воняет, прилипла, в ботинках вода, Карлуха на горло давит.

— Сними. Задушит. — Прохрипел из последних сил.

С руганью, угрозами и грубой силой разжали Карлухе пальцы. Усадили, прикрыли рубахой из торбы Михалыча. Набросали в огонь веток. Молчит Карлуха, дрожит, таращится в пустоту. Дали ему горькой, опустошил флягу, выпил всё до последней капли. Проглотил горькую на одном дыхании, даже не поморщился. И снова таращится, не моргает, глядит в одну точку.

— Чего это с ним? — Опухшими губами спросил Серёга.

Укусы и царапины кровоточат, здорово его потрепали рыжухи. Не послушал моего совета, пусть теперь ходит с исцарапанной рожей.

— Не знаю. — Ответил и полез на свежий воздух. Одежда мокрая, грязь липкая, скользкая. Ботинки тяжёлые как вериги. Спозаранку не задался новый день. Боюсь даже представить, чем закончится? В одном уверен, застряли мы в лесу и надолго.

Карлуха уснул, укрыли его всем что было, завалили вещами. Трясёт Коротуна, холодно ему. Серёга остался за няньку, а я пошёл к ручью. Искупаться нужно, постирать вещи, почистить оружие.

Серёга тоже хотел пойти, я запретил. Побаивается мой приятель одиночества, потому как рыжухи вернулись. Скачут по веткам, облюбовали шкуру клыка, поселились в ней. Чем не жильё? Еда и дом в одном месте. Думаю, уже к вечеру уйдут рыжухи. Выгрызут шкуру, развалится дом, работают зверьки усердно, шерсть летит клочьями.

* * *

Спускаюсь по пригорку, поскользнулся и съехал на пятой точке до самого куста. Налипло всякого разного на подошвы, да ещё и трава после дождя скользкая. Выругался, не без этого, обошёл стороной куст синеягодника и вышел к ручью. Когда искал Серёгу заприметил это местечко — разлился ручей огромным пятном, чистый, прозрачный как слеза, вода камни вымыла, по берегу жёлтый песочек. Кусты лепуна разрослись у самой воды, уронили в заводь тонкие ветки, чешут, режут воду точно ножами. Красивое место, искупаюсь, постираю вещи и отдохну.

Вылез из-за кустов, а там Кхала. Стоит на коленях голая, стирает какие-то тряпки. Меня увидела, машет рукой.

— Привет Бродяга!!! Как спалось? Дождик не промочил?

— Не промочил. — Прошипел в ответ и побрёл на другую сторону. Шлёпаю грязными ботинками по отмели, прыгаю по камням. Выбрал местечко на травке, положил винтовку, разделся до гола, чего стесняться?

— Грубиян. — Запоздало ответила Кхала, таращится на меня, рассматривает.

Зашёл по колено вводу, бросил шмотьё. Ботинки камнем пошли на дно. Взялся за стирку, грязь поползла большим, чёрным пятном. Течение куртку с рубахой понесло на отмель. Камни там и трава, дальше плыть некуда. Стираю штаны, искоса поглядываю на Кхалу.

— Неси постираю.

— Сам справлюсь. — Ответил грубо. Не нужна мне её помощь. Шлялась невесть где, теперь командует.

— Зря ты так. — Поднялась, встряхнула тряпку и снова полощет. Рубаху трёт, штаны висят на ветках лепуна, сушатся. Карлухины вещи, его одежда.

Полощу штаны, искоса поглядываю на девицу. А она точно играет со мною, то нагнётся, то выпрямится, ноги стройные, грудь раскачивается. Смотрит на меня, хитро и улыбается. Пусть играет, я стойкий, подумаешь голая девица. Ну, да голая. В этом беда, глаз не оторвать, всё при ней, хороша. Нужно штаны поскорее надеть. Вода холодная, а я как чайник на огне, пар так и валит столбом.

Выполоскал и надел штаны, холодные они, полегчало.

Да и Кхала чуток поутихла. Не гнётся как белокорка на ветру. Ноги в одну кучу собрала, присела у воды, трёт рубаху, старается. Она-то не знает, стирать Карлухины вещи занятие глупое. Одежонка у мелкого в жирных пятнах, старые они, давнишние, водой не отмыть.

— Бродяга. — Окликнула не громко. Я к тому времени постирался, вымыл ботинки, взялся за чистку оружия. Когда Карлуху из лужи вытаскивал, сильно испачкал винтовку. Грязь в луже хуже некуда. Гадкая она, как в болоте, жирная, липкая. А у меня из ветоши, всего ничего, лоскут старой тряпицы. — Эй?! — Позвала Кхала. — Пойдём, вещи у огня сушить!