Следующее поколение Несвицких уже мало интересовалось своими русскими родственниками, но все-таки знало о моем появлении на свет, хотя никаких писем Онечки Андрэ больше не отыскал. Но зато была фотография, неизвестно откуда взявшаяся – дед, который первым начал собирать семейный архив, давно скончался, а больше спросить было не у кого. Андрэ показал мне это фото в своем планшете, и я даже вспомнила, как мы фотографировались в городском салоне: всем кагалом, как говорила Маняша.

Помню, как долго усаживал нас фотограф, стараясь образовать художественную группу. Маняша пыталась им руководить, мама, как всегда нервничала, я шалила, и только Онечка как села, так и сидела – очень прямо и величественно. Ей было тогда уже восемьдесят четыре. В конце концов, она и стала центром, вокруг которого фотограф расположил всех нас: мама тоже сидела – они с Онечкой были самыми высокими, Маняша стояла слева, а я – справа. На Онечке длинная темная юбка и белая блузка с камеей у ворота, ее волосы сияют сединой, а глаза широко распахнуты, словно она видит что-то такое, что нам недоступно. Маняша выглядит слегка рассерженной, на ней темно-синий (это я помню!) костюм, а голова в кудряшках – единственный раз, когда она делала завивку. Ей только что исполнилось шестьдесят. Маме всего тридцать – она моложе меня нынешней. Какая же она прелестная! Совсем другой масти, чем все мы, – смуглая, кареглазая, с пышными вьющимися волосами… Тонкая, нежная, хрупкая… Мама… Она улыбается, но в глазах застыла тревога. А вот и я – девочка с косичками, держащаяся за мамину руку. На самом деле это мама держит меня, чтобы не удрала: мне быстро надоело фотографироваться. На мне синее платьице с кружевным воротничком и белые атласные ленты в косах – один бант развязался. Я кажусь старше, чем на самом деле. Да, правда, очень красивый ребенок.

– Я сразу в тебя влюбился! – сказал Андрэ.

– Да мне же там всего семь лет!

– Ну и что? А мне было двенадцать. У тебя глаза, как у ангела…

Андрэ, вдохновленный примером деда, продолжил его занятие и углубился в изучение истории рода. Впрочем, он ведь и был историком! Преподавал в Сорбонне, а в свободное от лекций время писал романы, два из которых даже издал, но ни критики, ни читатели не отметили их своим одобрением.

Он так и ухватился за Онечкины дневники:

– Этому же цены нет! Такой материал!

– Пользуйся на здоровье.

– Ну все, теперь Нобелевка мне обеспечена.

Андрэ давно мечтал разыскать русских родственников – в отрочестве он придумывал романтические сказки, главной героиней которых стала прелестная Леночка: ее семья затерялась в глухих сибирских снегах среди грубых аборигенов и кровожадных медведей, но каким-то невероятным образом сумела сохранить аристократическую утонченность. И Андрэ совершал чудеса героизма, спасая Леночку и ее семью от самых невообразимых опасностей. Наверно, так проявлялся его писательский талант. Надо сказать, он угадал с образом Леночки: синие глаза, русая коса, надменность и упрямство – обычно она снисходила к герою, когда тот уже почти загибался от ужасных ран, полученных в борьбе с очередным медведем – либо с очередным соперником.

Повзрослев, Андрэ всерьез озаботился розысками, но кого именно следовало искать, понять было трудно, потому что Онечка не сообщила в письмах ничего, кроме имен. На сохранившемся от первого письма конверте фигурировал московский адрес, с которого семья в начале 1930-х годов сбежала в Ташкент. Вернувшись после окончания войны в Москву, они жили уже совсем в другом месте, а потом и вовсе переехали в наш заштатный городишко.

Андрэ помогло то, что я создала сайт Усадьбы. Не сама, конечно, но тексты на четырех языках написала я, так что Усадьбу легко находили поисковики Интернета по запросам не только русскоязычных пользователей, но и французов, немцев и англичан. Вот и Андрэ нашел. Благодаря архиву деда он сразу узнал дом, который почти не перестраивался, опознал Елену Петровну на портрете и девушку с разбитым кувшином в парке – я постаралась выложить побольше фотографий интерьеров и окрестных видов. Андрэ тут же решил ехать: среди прочей информации на сайте были и сведения о турфирме, которая включила нашу Усадьбу в программу своих экскурсий.

Представляю, как Андрэ волновался, поднимаясь по парадной лестнице в дом своих предков! А уж когда увидел экскурсовода, то просто не поверил своим глазам: он сразу узнал девочку с фотографии, несмотря на отсутствие кос с атласными лентами и платьица с кружевным воротничком. Нет, все-таки это чудо.

Конечно, мы с Андрэ в эти дни меньше всего занимались «археологическими раскопками» родового прошлого – нас больше волновало собственное будущее! Андрэ уговаривал меня переехать в Париж, но я колебалась: а как же музей?! Я столько физических и душевных сил вложила в его создание, так любила Усадьбу, чувствуя себя там полной хозяйкой, что просто не понимала, как я смогу навсегда оторваться от дома?! Да, мой настоящий дом был в Усадьбе.

Тогда Андрэ предложил мне пожить некоторое время на две страны: я съезжу в Париж, познакомлюсь с родственниками, а он будет прилетать ко мне при любой возможности – лекций у него не так много, а писать романы можно где угодно! Впрочем, от лекций он мог легко и отказаться – Андрэ был весьма обеспеченным человеком, хотя эта ветвь рода Несвицких считалась не слишком успешной. Для начала мне нужно было получить паспорт и визу. И разузнать, что требуется для того, чтобы нам пожениться – наверняка предстоит собрать горы документов.

Первые несколько дней мы просто не могли оторваться друг от друга, но потом стали выходить на прогулки – бродили по окрестностям, держась за руки и целуясь на каждом углу. Наше взаимное притяжение было таким сильным, что нам все время требовалось прикасаться друг к другу – ощущать физический контакт. Прикоснуться, прижаться к плечу, обнять, погладить по голове, чмокнуть в щеку – мы оба получали так много тепла и радости от этих незатейливых нежностей! Словно двое близнецов, разлученных сразу после рождения, мы подсознательно стремились вернуться к тому единению, что было в утробе матери.

Конечно, мы вовсе не были близнецами: разнились по возрасту, воспитанию и менталитету, у нас были разные привычки и пристрастия, но мы так во многом совпадали, что скоро перестали удивляться, когда одновременно думали об одном и том же или произносили что-нибудь в унисон. Мы оба выросли в странных семьях: я – среди женщин, Андрэ – среди мужчин. Его мать умерла, когда мальчику было всего три года, так что воспитывал его дед. Отец довольно скоро женился, в новой семье появилось еще двое сыновей. Нам обоим мучительно не хватало любви: я шарахалась от одного неподходящего мужчины к другому, Андрэ искал воплощение своих детских фантазий. Он рано женился и быстро развелся – его сыну было уже почти двадцать.

И мы совсем не были идеальной парой: и характеры не простые, и недостатков у каждого целая куча – но флегматичность и рассудительность Андрэ замечательно уравновешивали мои импульсивность и упрямство. Хотя порой я просто лезла на стенку от его занудства: выглядел Андрэ как какой-нибудь дамский угодник вроде того же Арамиса, а при ближайшем рассмотрении оказалось, что он ученый педант – настоящий «ботаник»! – и даже слегка побаивается женщин. А он ужасно меня ревновал, хотя старался этого не показывать. Однажды мы даже так поссорились, что чуть не развелись под горячую руку, но потом я опомнилась – конечно, конечно, я и была виновата! То, что нас объединяло, было важнее всех разногласий: необыкновенная духовная близость, возникшая с первого взгляда.