и это будет несчастием для русских, потому, что для столицы быть занятой неприятелем – это все равно, что для девушки потерять свою честь.

Наполеон спросил еще у Тучкова:

– Может ли кто-нибудь в России, например, Сенат, помешать вашему императору заключить со мной мир, если тот сам этого пожелает?

– Нет, ваше величество. Сенат этого не может сделать…

На этом аудиенция русского пленника у императора французов закончилась. Наполеон приказал вернуть Тучкову шпагу и отправить его во Францию, в город Мец. Генерал-майор П.А. Тучков 3‑й был освобожден из плена весной 1814 года, когда русская армия уже вела боевые действия на территории самой Франции.

Письмо Тучкова 3‑го к брату с изложением разговора с Наполеоном было передано автором начальнику императорского штаба маршалу Бертье, который приказал переправить послание в главную квартиру Барклая де Толли. Тот переслал прочитанное письмо в Санкт-Петербург, ко двору. Оттуда никакого ответа не последовало. Да и не могло быть.

…Русские армии уходили от Смоленска по Смоленской дороге, прикрывшись тремя арьергардными отрядами. Наполеон надеялся, что русские будут драться за город Дорогобуж, но те прошли мимо него. Казаки сожгли мост через реку Осьму, и неприятельским саперам пришлось его восстанавливать. Французская кавалерия и пехота прошла пустынный Дорогобуж, не задерживаясь в нем. Наполеон спешил с преследованием.

Вдали по обе стороны пути к Москве виднелись зарева пожаров сжигаемых деревень и стогов с сеном. Артиллерийский офицер Великой армии Пион писал в августе:

«Всюду мы косили зеленые хлеба на корм лошадям и по большой части находили везде полное разорение и дымящиеся развалины. До сих пор мы не нашли в домах ни одного русского, и, когда мы приблизились к окрестностям Вязьмы, мне стало ясно, что неприятель умышленно завлекает нас как можно дальше в глубь страны, чтобы застигнуть нас и уморить голодом и холодом. Пожары пылали не только на пути главной армии, но виделись в разных направлениях и на больших пространствах. Ночью весь горизонт был покрыт заревом».

Город Вязьму французы взяли без боя. Более того, им удалось потушить пожары продовольственных складов и спасти для себя «некоторые запасы» зерна, муки, соленой рыбы и водки. Тушением пожаров занимались специально выделенные для этой цели два пехотных батальона.

Однако взятые в Вязьме продовольственные запасы, естественно, не могли решить проблему провианта для главных сил Великой армии. Она с первых дней перешла на самообеспечение продовольствием, стараясь прокормиться за счет реквизиций, которые все больше и больше походили на открытый грабеж местного населения.

Как писал в своих воспоминаниях один из мемуаристов-французов, каждый полк по пути к Москве рассылал во все стороны команды для поиска продовольствия. При этом, по его словам, один полк «выедает район в 5–6 лье».

За рекой Вязьмой французский авангард в который уже раз имел боевое столкновение с арьергардом противника. Но русские, не желая ввязываться в серьезное дело, вновь с боем отошли дальше по Московской дороге.

…Отступление соединенных русских армий продолжалось. Оно вызывало крайнее неудовольствие и непонимание и у нижних чинов, и у армейского генералитета, особенно у князя Багратиона. Барклай де Толли после войны в своей небольшой работе «Изображение военных действий 1812 года», носившей личный, оправдательный характер, писал:

«Отдача Смоленска дала пищу к обвинению меня моими неприятелями. Слухи, неблагопристойнейшего сочинения, исполненные ненависти против меня, распространялись и особенно людьми, находившимися в отдалении и не бывшими свидетелями тех событий.

Знаменитые сражения, выдержанные I армией 5 августа в Смоленске, известны по моим донесениям. Неприятель был остановлен и вторая армия столь удачно прикрыта, что не лишилась ни одного человека. По достижении настоящей цели сих сражений, развалины Смоленска были оставлены неприятелю».

Мнение русской армии, общественности теперь во многом сходилось на том, что беды идут от отсутствия единого главнокомандующего. Понимал ли это император Александр I? Думается, что понимал и видел. Но он все не решался отдать русскую армию в чьи-то единые руки. То есть самодержец оттягивал решение этого, вызревшего в самом начале вражеского нашествия, на «крайний день».

Возможно, как считает ряд исследователей, последним толчком для него стало письмо графа П.А. Шувалова к государю, написанное еще до оставления Смоленска. Близкий к императору человек, его генерал-адъютант, командовавший в самом начале Отечественной войны 1812 года 4‑м пехотным корпусом (оставившим армейскую службу из-за болезни), писал откровенно и прямо:

«Если ваше величество не даст обеим армиям одного начальника, то я удостоверяю своей честью и совестью, что все может быть потеряно безнадежно…

Армия недовольна до того, что и солдат ропщет, армия не питает никакого доверия к начальнику, который ею командует…

Продовольственная часть организована наихудшим образом, солдат часто без хлеба, лошади в кавалерии несколько дней без овса; вина в этом исключительно главнокомандующего, который часто так плохо комбинирует марши, что главный интендант ничего не может поделать.

Генерал Барклай и князь Багратион очень плохо уживаются, последний справедливо недоволен…

Неприятель свободно снимает жатву, и его продовольствие обеспечено…

Нужен другой начальник, один над обеими армиями, и нужно, чтобы ваше величество назначили его, не теряя ни минуты, иначе Россия погибла».

Собственно говоря, такого же мнения был весь русский генералитет, государственные мужи, губернаторы и предводители дворянства. А.П. Ермолов в «Записках» писал и о мнении нижних чинов действующей армии:

«…Солдат роптал на беспрерывное отступление и в сражении надеялся найти конец оному; главнокомандующим был недоволен и в главную вину ему ставил то, что он был не русский».

…Александру I, собственно говоря, выбирать не приходилось. К тому времени он уже услышал «глас» народа, дворянства и армии. Дворянское собрание Московской губернии 11 июля на своем заседании, на котором присутствовал сам император, подавляющим большинством голосов избрало остававшегося не у дел генерала от инфантерии М.И. Голенищева-Кутузова на должность начальника Московского ополчения. На следующий день такое же решение приняло дворянство Санкт-Петербургской губернии, причем приняло единодушно.

Когда уездных предводителей дворянства столичной губернии явилась в дом Кутузовых, Михаил Илларионович растроганно сказал им:

– Милостивые государи! Честь, которую вы мне делаете, красит всю мою доселе службу и мои седины.

А получив сообщение о решении московского дворянства, будущий «спаситель России» воскликнул:

– Вот лучшая награда для меня в моей жизни!

Губернские ополчения создавались на основе императорского «Манифеста о сборе внутри государства земского ополчения» от 6 июля 1812 года. Манифест призывал «собрать внутри государства новые силы, которые, нанося новый ужас врагу, составили бы вторую ограду в подкреплении первой и в защиту домов, жен и детей каждого и всех».

В секретной инструкции правительствующего Сената губернаторам указывалось, чтобы дворянство не препятствовало, а