– Да какие отчеты в 1943-м!

– Я считаю, что твои надежды как замки на песке.

– Вот черт!

– Ну прости…

– Да ладно. Фиг с ним! Ложный старт, возвращаемся на исходную позицию. Свистни мне, когда вернешься. Я постараюсь порадовать тебя очередной свежеиспеченной бредятиной.

– Кирби…

– Думаешь, я не понимаю, что ты потешаешься надо мной?

– Видимо, кому-то нужно это сделать, – не может сдержаться Дэн. – Я, по крайней мере, не пытаюсь использовать тебя для своей третьесортной киношки.

– Я могу заниматься всем этим одна.

– И кто тогда будет выслушивать твои бредовые теории?

– Сотрудники библиотеки. Они-то как раз очень их любят.

Судя по голосу, Кирби улыбается, и Дэн чувствует, что его губы тоже растягиваются в улыбке:

– Э, нет! Они любят пончики, а это большая разница. И можешь мне поверить, во всех булочных мира не найдется столько вчерашних пончиков со скидкой, чтобы хоть кто-нибудь мог выслушать весь твой бред.

– Даже глазированные не помогут?

– И с кремом или двойной шоколадной пропиткой и разноцветной посыпкой, – кричит Дэн в трубку, размахивая руками, будто она его видит.

– Прости, что я такая дура.

– Совершенно естественно для твоего возраста. Говорят, со временем это проходит.

– Да ты младших не уважаешь!

– Вообще не понимаю, о чем ты, – ухмыляется Дэн.

– Ты думаешь, была другая бейсбольная карточка?

– Я думаю, тебе лучше отнести ее к категории интересного, но вряд ли полезного. Положи эту карточку в отдельную коробку вместе со своими бредовыми теориями и убери ее с дороги.

– Ну ладно, ты прав. Спасибо! С меня пончик.

– Или дюжина.

– Спокойной ночи, Дэн.

– Спокойной ночи, молокососка.

У них на ферме был боевой петушок, у которого случались припадки. Их можно было спровоцировать, направив яркий свет ему в глаза. Харпер, бывало, лежал на животе в высокой траве, ощущая себя взрослым и умелым, держал в руках кусочек разбитого зеркала, выжидая момент, чтобы ослепить забияку. (Тем же осколком он отрезал лапки у одного цыпленка, прижимая серебряную сторону рукой, обернутой в старую рубаху.)

Петушок тем временем возился в пыли, придурковато наклонив голову набок, потом вдруг закатывал остекленевшие глаза и замирал как вкопанный. Через некоторое время приходил в себя и встряхивался, будто ничего не случилось. Временное помутнение в мозгах.

Именно такое влияние оказывает Комната: временного помутнения, ступора.

Он часами может сидеть здесь, примостившись на краешке кровати, и рассматривать собранную коллекцию предметов. Все его драгоценности всегда на месте, даже когда он уносит что-нибудь с собой.

Он так часто проводил пальцем по именам девушек, что некоторые буквы почти стерлись. Он прекрасно помнит, как делал это. Он совсем не помнит, как делал это. А ведь только один вариант может быть правдой. У него сжимается в груди, будто там сидит слишком туго заведенная пружина из часового механизма.

Он потирает подушечки пальцев и чувствует, что они шелковистые от мела. Он больше ничего не понимает. Такое ощущение, что осталась только судьба. Рок. Это порождает неповиновение, Харперу хочется сделать что-нибудь просто так, посмотреть, получится ли. Как тогда, с Эвереттом и грузовиком.

Брат поймал его с цыпленком. Харпер сидел на корточках и наблюдал, как тот волочился на культях, хлопал своими короткими крылышками и, не переставая, пищал. Культи оставляли в пыли толстую кровавую змейку. Он услышал шаги Эверетта, шлеп-шлеп его стоптанных ботинок, которые скоро перейдут к нему «по наследству». Посмотрел украдкой на старшего брата, который стоял, не говоря ни слова, но из-за яркого солнца прямо у него за головой Харпер не мог разглядеть его лица. Цыпленок неровно перемещался по двору, с писком хлопая крыльями. Эверетт исчез. А потом вернулся, держа в руке лопату, и одним ударом превратил цыпленка в окровавленную тушку.

Он собрал рукой перья и мокрые внутренности, зашвырнул далеко в траву за курятник, затем влепил Харперу такую затрещину, что тот сел на задницу. «Ты что, не понимаешь, откуда берутся яйца? Придурок! – Наклонился, помог подняться, отряхнул. Брат никогда не мог долго злиться на него. – Отцу не говори».

Самому Харперу эта мысль в голову не пришла. Как и мысль дернуть ручной тормоз в день, когда произошла авария. Харпер и Эверетт Кертис ехали в город за продуктами. Совсем как в детской считалочке. Харперу было лет одиннадцать, и Эверетт дал ему порулить. В местечке Ред-Бейби он повернул слишком резко, и грузовик стало заносить в канаву. Брат быстро схватился за руль, и ему удалось вернуть машину на дорогу. Но даже Харперу было понятно, что колесо прокололо – судя по тому, как хлопнула резина и как мягко крутился руль.

– Тормоз! – взревел Эверетт. – Дави сильнее!

Он бросился грудью на руль, а Харпер со всей силой вдавил педаль. Эверетт ударился головой в боковое окно, разбив стекло. Машину крутануло на месте, развернуло, и она рывком остановилась посередине дороги. Харпер выключил зажигание. Мотор хрюкнул и замолчал.

– Ты не виноват, – произнес Эверетт, прижимая руку к голове, в том месте, где набухала шишка. – Это я не должен был давать тебе руль. Сиди здесь. – Он открыл дверцу и спрыгнул в хмурое душное утро.

Харпер обернулся и увидел, что Эверетт вытаскивает запасное колесо. Легкий ветерок перебирал стебли кукурузы на поле, но даже его слабые порывы отдавали жаром.

Брат подошел к машине спереди, держа в руках домкрат и гаечный ключ. Что-то буркнул, подставляя домкрат под колесо, крутанул ручку. Первая гайка открутилась легко, но вторая стояла намертво. Его худые плечи напряглись от усилия. «Сиди на месте, я справлюсь», – крикнул он Харперу, который и пошевелиться-то не думал.

Брат стал бить ногой по ключу. В этот момент грузовик съехал с домкрата и начал катиться вперед, к канаве.

– Харпер! – сердито вскрикнул Эверетт. А потом уже совсем высоким голосом, испугавшись неотвратимо надвигавшегося грузовика: – Тяни ручной тормоз!

Но он не сделал этого. Тупо сидел и смотрел, как Эверетт пытался удержать грузовик, упираясь руками в капот. Машина своим весом сначала сбила его с ног, а потом переехала. Из живота брата донесся какой-то хруст и треск, как от сосновых шишек в костре. Эверетт так кричал, что больше ничего не было слышно. Казалось, это продолжалось целую вечность. Потом Харпер вылез – посмотреть.

Брат был цвета старого мяса, лицо – фиолетово-серое, белки глаз залиты кровью. Из бедра торчал осколок кости, ослепительно-белый. Запасное колесо уткнулось в бедро, под ним растеклась лужица густого жира. Потом Харпер понял – это не жир. Изнанкой наружу все выглядит одинаково.