– Ты счастливчик! – прошептала ужаска, схватив меня за руку. – Это не просто какой-то там нибелунг! За органом Октобир ван Кракенбейн! Лучший аромаорганист во всем Книгороде.

– Орган? – прошептал я в ответ. – Так это музыкальный инструмент? Что такое… что такое аромаорганист?

Ужаска посмотрела на меня тем взглядом, который она держала наготове для туристов из провинции, когда те забегали к ней в лавку и спрашивали дорогу.

– Это ольфакторный аромаорган для создания обоняемой декорации, – объяснила она шепотом. – Он существует только в Книгороде. Только в этом театре! Он дополняет инсценировку не только музыкой, но и запахом. Видеть – слышать – обонять! Даже слепой знает, что происходит на сцене, если используется аромаорган. Игра на этом инструменте – это уже форма искусства сама по себе. В Книгороде всего семь аромаорганистов, но Октобир по своей виртуозности значительно превосходит всех остальных. Он сам изобрел и сконструировал этот инструмент. Великий мастер ольфакторного оформления помещения! Его сочинения имеют самый лучший аромат. Внимание! Соло начинается!

В то время как на главной площадке продолжалась уличная сцена в сопровождении музыки, но без пения, нибелунг не делал ничего, кроме того, что вытягивал рычаги на своем пульте управления и опять их вдавливал, время от времени нажимая на педаль. Он исполнял это со стоическим достоинством, при этом ни разу не изменив серьезное выражение лица, как будто управлял установкой для сжигания в крематории. Жидкости и пары в органе реагировали на это с достойной внимания живостью: они вскипали, сгущались, разжижались, вспыхивали и горели, шипели и бурлили. Запорные клапаны свистков органа открывались и закрывались с такой быстротой, что глаза не успевали за этим следить.

На большой сцене кукла Мифореза продолжала между тем блуждать по улицам Книгорода, виды которого изображались с помощью все новых декораций, мимо которых она проходила. Дома, башни или городские стены вырастали из пола или свешивались с театрального неба, чтобы потом опять исчезнуть и быстро смениться новой декорацией. Дробь литавр стала более частой, а гобои и кларнеты звучали все более суетливо.

Я поднял голову и почувствовал запах. Именно так пахло тогда в городе книг, когда я впервые бродил по его улицам. Пахло только что обжаренными зернами кофе из пакета, которые многие жители Книгорода так любили погрызть во время чтения. Испеченным на противне, дымящимся пирогом с лимонным творогом. Подгоревшим тостом и ванильным чаем. Свежей типографской краской. Ничто не обладает такой памятью, как нос! Аромата мелиссы или смолы, запаха клубники или скошенной травы может быть достаточно, чтобы через десятки лет вернуть меня в прошлое. Но здесь в воздухе было еще больше запахов, значительно больше! Если бы меня спросили, видел ли я на сцене кожевенное производство, оптовый магазин клея или столярную мастерскую, то я бы без колебаний утвердительно ответил на этот вопрос. Кроме того, я был убежден, что на декорациях изображены магазины мыловара, вафельщика и парикмахера, хотя эти изображения отсутствовали. Аромаорган ввел меня в заблуждение запахами дубленой кожи, книжного клея и только что снятой стружки, а также ароматом мыла, испеченных вафель и туалетной воды. Этого было достаточно моему мозгу, чтобы нафантазировать себе целые улицы с витринами и рекламными щитами, которых вовсе не было. Ольфакторное оформление помещения! Архитектура для носа! Теперь я понял, что имела в виду ужаска.

Я видел, как нибелунг обратил свой долгий выразительный взгляд на публику, чтобы потом опять вернуться к своей мудреной аппаратуре и с максимальным хладнокровием вытягивать один за другим регистры на пульте управления. Я задавался вопросом: что за странное смешение запахов я ощутил, когда на зал накатила аромоволна. Это было грандиозно! Мы почувствовали запах каминного дыма и туалетной воды, яичницы и пота подмышек, «убежавшего» молока и машинного масла, кошачьей мочи и лошадиного навоза, ромашкового чая, сгоревшего жира и пленительный аромат срезанных роз из цветочного магазина. Мы ощутили запах остатков пива из пивных погребков, камфары и испарений эфира из аптек, чая «Шляпа колдуньи», супа из черной белены из ужаскомистических травяных лавок, свиной крови из мясной лавки, свежих газет, горячих булочек. Мы вдыхали все те запахи, которые можно ощутить каждое утро в пробуждающемся городе. Но потом появился этот, который нельзя было спутать ни с чем и которого не было ни в одном другом городе Цамонии: запах Мечтающих Книг, который поднимался из «хоботов» Книгорода. Ужаска ткнула меня локтем в бок и ухмыльнулась. Я онемел.

Потом послышались всякие звуки! Я ни в коем случае не намерен оставить без внимания то звукоподражание, которое обеспечили квалифицированные звукооформители театра для сопровождения представления, мои дорогие друзья! Я сознательно говорю «звукоподражание», а не какое-нибудь «скопище звуков» или «шумовой фон», чтобы указать на художественный уровень, которого достигло это ремесло в Кукольном Цирке «Максимус». Каждый удар молота и каждый звук колокола, пение петуха и лай собаки, скрип колес автомобиля на щебне или его стук по булыжной мостовой, щебетанье птиц, детский крик и гул голосов – все это соединялось в отдельные мелодии и ритмы, которые по своей точности и гармонии едва ли уступали музыкальному сопровождению оркестра. Я находился в гигантской, хорошо смазанной, прекрасно работающей театральной машине, в которой все – от мельчайшей детали реквизита до последней трели флейты – было на своем нужном месте.

– В действительности то, что ты видишь, – объяснила мне ужаска насколько можно тихо, – всего лишь небольшая часть инструмента! Вершина айсберга, так сказать. На самом деле связанная с органом система труб проходит через весь театр подобно кровообращению или нервной системе. В полу, в стенах и даже здесь, в ложе, скрываются мельчайшие форсунки, которые орошают нас невидимыми ароматическими веществами. Кибитцер считал, что они, скорее всего, работают на дополнительном газе, который может мгновенно нейтрализовывать и сепарировать запахи. Иначе вся органная система производила бы единый смешанный и, вероятно, невыносимый запах.

– В этом есть доля правды! – прошептал я в ответ. – Кибитцер – это… – Я запнулся. – Я хотел сказать, что у Кибитцера была светлая голова.

– Ходят даже слухи, – проворчала ужаска, – что вообще-то тот инструмент на сцене не настоящий орган, а всего лишь муляж, гламурная машина обмана, а настоящий орган находится где-то в другом месте и выглядит совсем непрезентабельно, и что этот органист вовсе не нибелунг, а мастерски изготовленная кукла.

– Я ведь говорил! – вскричал я торжествующе.

– Но это не так! – ответила Инацея, отмахнувшись. – Это глупости.

– Откуда ты знаешь?

– Ужаски чувствуют это.

Убийственный аргумент ужасок! Когда у них заканчиваются рациональные аргументы, они подключают свои таинственные ощущения! Свои чувства и представления! Свои тайные познания! Дискусии в этом случае бесполезны, потому что оппонент все равно останется в проигрыше. Меня же отчасти беспокоила мысль о том, что органист, возможно, не являлся туманградцем.