После того, как буря восторга улеглась, стало опять темно и тихо. Было слышно только перешептывание публики и суетливое шуршание на сцене. Все занавесы были опущены, музыка стихла. Но вот впереди сцены появилось нечто, что вновь заставило меня схватиться за бинокль. Это был стеклянный сосуд в жестяном корпусе с беспокойно светящимся объектом внутри – так называемый медузосвет, точнее – живой светильник, который часто использовался при обследовании лабиринта. Находящаяся в нем светящаяся медуза источала, правда, скудный и колеблющийся свет, но он сохранялся до тех пор, пока медуза была жива. При хорошем кормлении она могла жить пару лет.

В сумеречном свете этого медузосвета вскоре из пола сцены появился следующий реквизит. Сначала я принял его за беспорядочную груду книг, пока та не начала говорить! Она говорила на сценическом цамонийском языке, без акцента, гулким, как из колодца, голосом:

Это ведь кукла! Кукла из книг в прямом смысле этого слова продекламировала стихи, которыми я предварял вторую часть моего сочинения. Рассмотрев ее более тщательно, я убедился в том, что она состоит из книг с моими собственными произведениями: том ранних стихов, два тома эссе, сочинения по теории Орма, собрание сказок и несколько романов. Мои собственные произведения в форме куклы! Я был восхищен. Потом поднялась серая пыль, и говорящая голова, поворачиваясь во все стороны, под скромные аплодисменты опустилась в люк сцены.

Опять заиграла музыка, а вместе с ней послышались разные звуки. Сначала раздалось жужжание направляющей планки занавеса. То, что занавес поднялся, в темноте можно было только догадываться. Звук, который затем прокатился по залу, трудно описать словами, но я все же попытаюсь: это был тонкий и печальный звук, который звучал так, как будто его издавало живое существо, подвергнутое страшным мукам. Если бы существовали привидения, то они обращали бы на себя внимание именно таким образом. Хотя я прочно сидел в своем кресле, меня охватило страшное чувство, будто подо мной зияет километровой глубины шахта, в которой сидит в заточении это существо. По моей коже побежали мурашки, и я заметил, что ужаска плотнее запахнула свою накидку. Послышалось приглушенное шуршание, будто ветер заблудился в стенах разрушенного замка и искал выход. Музыка была не менее призрачной и удручающей: всюду раздавались отдельные звуки фортепьяно или переборы струн арфы, напоминая капли воды, падающие в лужу. Потом из темноты стало проступать нечто, расположившееся в середине сцены. Это было похоже на массу каких-то материалов или кучу старых одеял, пока эта масса неожиданно не начала шевелиться и из нее не появилась голова, покрытая чешуей и похожая на голову ящерицы. Это ведь был я, опять испугавшийся самого себя! Кукла Мифореза, которая проснулась в катакомбах, проползла под своей накидкой и устало поднялась на ноги.

Значит, мою книгу вновь сократили, убрав из нее несколько фрагментов, мои дорогие друзья! Полностью отсутствовала сцена в гигантской подземной библиотеке Фистомефеля Смейка. Был выпущен и эпизод, когда я был одурманен отравленной книгой и потом очнулся в катакомбах в присутствии Смейка и Клавдио Гарфенштока.

Ужаска наклонилась ко мне.

– Сокровища, найденные в подземной библиотеке Смейка, довольно существенно способствовали восстановлению и новому благосостоянию Книгорода, – прошептала она. – Об этой главе твоей книги в этом городе не любят вспоминать. Вероятно, поэтому автор исключил ее.

Я отмахнулся. Хотя такое сокращение граничило с цензурой, мне это сейчас было совершенно безразлично. Мне хотелось знать, что будет дальше происходить на сцене, все остальное стало второстепенным. Мифорез стряхнул пыль со своей накидки. Вокруг стало немного светлее. Теперь можно было различить глинистые стены, опорные балки, изъеденные жучком-точильщиком книжные стеллажи с истлевшими фолиантами, покрытыми паутиной. Пол покрывала древняя бумага. Светлячки рисовали в воздухе каллиграфические светящиеся узоры. На этом фоне раздавались различные пугающие звуки: глухой стук, подземное клокотание и продолжительный шелест. Музыка превратилась в нечто, что уже не соответствовало этому названию. Скорее это был какой-то звук, зловещий basso continuo, производимый органом оркестра. Тут и там, в темных углах сцены, за стеллажами и между книгами, происходило движение: то это было чье-то щупальце, то блестящий панцирь какого-нибудь насекомого, то огромный, сверкающий разными цветами фасеточный глаз. Но они исчезали так же быстро, как и появлялись.

Внезапно я почувствовал одышку, как при астматических приступах, которые, по утверждению врача, возникали от моей ипохондрии. В нарастающем восторге я об этом почти забыл: большая часть действия в моей книге и соответственно в театральном представлении происходила в лабиринтах Книгорода. Это могло быть очень неприятно, мои дорогие друзья! Но я ведь решил сдаться моим страхам.

Я ощущал запах червей, угля, плесени, мокрой крысиной шерсти. Я ощущал ореховый запах папирусных тараканов, которые обитали только в верхней части катакомб, как утверждал Канифолий Дождесвет. Я чувствовал запах нефти и отдающие рыбой испарения медузосветов, запах лакрицы и черных водорослей и, конечно, запах книг во всем их многообразии распада, с чем я с тех пор ни разу не сталкивался. Это был давно знакомый, манящий, неповторимый аромат Мечтающих Книг, но не тот, что висит в воздухе на улицах Книгорода, а особый подземный запах гигантской антикварной лавки темноты, которая раскинулась под городом. Только сейчас я опять посмотрел на нибелунга, склонившегося над своим аромаорганом, о котором я совсем забыл, настолько естественной мне стала казаться его тонкая игра с запахами. Кончиками пальцев он с неподвижной физиономией управлял регистрами.

– Невероятно, – изумился я, – именно так пахнут катакомбы на верхнем ярусе.

– Это не совсем верно, – прошептала в ответ ужаска. – Так катакомбы пахли в то время. Сегодня они пахнут гарью.

Зазвучала печальная музыка, которая заключала в себе лишь несколько сдержанных и бесконечно повторяющихся фортепьянных звуков, сопровождаемых мелодией на смычковых инструментах. Не то ли это захватывающее «Andante con moto» Браца Тушнерфа? Во всяком случае, оно вполне соответствовало этому отрывку драмы, потому что как раз начался печальный отрезок моей первой поездки в Книгород, который обозначил критическую фазу моей прежней жизни, о мои дорогие друзья! Обманутый и похищенный, брошенный без помощи и заживо погребенный в катакомбах Книгорода – для этого прекрасно подошел бы даже похоронный марш. Декорации были простыми, но реалистичными. Темные, землистого цвета краски, с прожилками серого гранита: так выглядят стены туннеля там внизу. Разнообразие вносили только старые книги, которые живописно рассыпались на прогнивших стеллажах. И вот моя фигура начала читать нараспев глуповатый монолог, который немного подпортил великолепную до сего момента инсценировку: