Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А Иван Сидорович?
— И он сгорел, бедняжечка!
Она подхватила Мишку на руки и понесла на полати, а он горько плакал у нее на руках над своим первым большим горем.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Снова Маевский
⠀⠀ ⠀⠀
Уже в половине ночи опять громкий разбойничий стук в дверь. Солдатка открыла сама не своя. Это опять Маевский да еще с каким-то своим дружком:
— Вздуй самовар! Стели постель! Ночевать будем!..
Потом огляделся подозрительно:
— А где мальчишка?
— На полатях, батюшка! Хворый он…
Сели за стол, курят, ругаются:
— Куда, ведьма, большевиков спрятала?
— Да что ты, батюшка… Сгорели они, бедняжечки…
— Я тебе покажу бедняжечек! Я от тебя не отстану!
Кладет ногу на стол:
— Смотри, ведьма!
— Чего, батюшка?
— На сапоги смотри!
— Смотрю, батюшка.
— Были сапоги комиссаровы, да кончилась его биография. Теперь — сапоги мои, а комиссара рыбы едят! Так и с тобой будет.
Послали за самогонкой, а денег не дали. Пришлось солдатке брать на свои, на последние.
Выпили. Еще покуражились. И, слава богу, уснули.
Утром Маевский заторопился к своим.
— На Вятку пойдем! — хвастливо сказал он дружку.
Мишка услышал это с полатей и испугался.
В тюрьме несколько пленных — взятых на улице красноармейцев — ожидали приговора. Они не знали, что приговор был уже вынесен: расстрел!
К солдатке прибежала соседка:
— Аннушка! Кто горел — вытащили!
— Ну?
— Середи двора рядком лежат. Одежа не сгорела — они задохлись. Белые, опухшие. Из носу кровь запеклась.
— Милые! — вздохнула солдатка. — Курицу палишь. — и то раздувается. А их дымом душило, жаром жгло… А признала, кто лежит?
— Не дают, Аннушка, разглядеть. Писарь сразу заорал: «Вам чего здесь надо?» Я говорю: «Не кричи, мы сейчас уйдем» — и убежала.
— Все сгорели-то?
— Не знаю, Аннушка! Говорят какие-то по трубе вылезли. Ну, так говорят, а не знаю — правда ли.
Потом соседка спросила:
— А твои-то где?
Солдатка снова схитрила:
— И мои-ти со всеми сгорели… Все сгорели, и они сгорели…
Мишке слышно, и он снова заплакал в одеяло, чтоб никто не услышал.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Наши пушки заговорили
⠀⠀ ⠀⠀
Под вечер Коля и Иван Сидорович уснули. Уснули впервые за все это время — замаялись. Крепко уснул на полатях и Мишка.
Все трое даже не слышали, как снова пришел ночевать Маевский, как он опять куражился над солдаткой.
Но выспаться в этот раз ему не удалось! Пришлось сломя голову соскакивать с чужой кровати и удирать, спасая жизнь. Ой, как он побежал, услышав близкий пушечный выстрел.
Но вот еще один выстрел! И еще один!
Солдатка бросилась на улицу, а Мишка боязливо стал сползать с полатей.
Она быстро вернулась, но не стала ругать Мишку за то, что он слез, а схватила его за руку и потащила за собой на подволоку.
— Сидорыч! Сидорыч! Коля! Коля! — закричала она счастливым голосом. А Мишка услышал знакомые имена и не знал — верить ушам или нет.
Ответа не было.
— Вот заспались, умаялись! — и солдатка полезла в сено. Доползла, нашла, разбудила!
— Сидорыч! Коля! — захлебываясь рассказывала она. — Из пушек ударили. Из зубарихинского поля через Рябиновщину бьют! Три раза ударили! Прапорщик-то неодетый выбежал — руки-ноги трясутся! Коля! Сидорыч! Ваши идут! Ваши идут из Вятки!
Вотинцев и Коля выбрались из сена. Вотинцев достал винтовку, чистит. А Коле теперь стыдно, что он без винтовки. Он отвернулся, смотрит в угол.
А сердечки и у Вотинцева, и у Коли, а особенно у Мишки, ток-ток-ток!
— Скоро ли?
Солдатка спустилась в комнатку, прилипла к окну и тоже:
— Скоро ли?
Вот они! Едут! На лошадях! Она к двери. Открыла и опять закрывает: а вдруг не они, не те?
А красноармейцы кричат:
— Бабка! Не бойся! Свои пришли!
— Коля! Коля! — сказал Вотинцев, обнял Колю и поцеловал.
— Отец! — сказал Коля и прижался к нему.
Мишка бросился к ним и тоже стал обниматься и целоваться.
Но Вотинцев схватил винтовку и к своим. А Коля — за ним!
Но белые бежали, не приняв боя, как трусливые собаки.
И опять стала в Нолинске Советская власть. Стала навсегда!
Снова вышла большевистская газета. И в ней прочли:
«Советская власть восстановлена! Жители призываются к полному спокойствию и обычным занятиям».
Но стены духовного училища черны, закопчены; окна выбиты; полы провалились: не дом — скелет.
И на площади перед пепелищем вырыта большая четырехугольная яма, застланная зеленой пихтой, — братская могила.
Гроб за гробом спускают в эту яму героев, погибших в неравной борьбе. Опустили комиссара. Стали опускать секретаря и вдруг рассмотрели, что у него в закаменевшем кулаке какая-то бумажка. Еле-еле разжали ему пальцы, еле-еле достали бумажку. А на ней карандашом, торопливо написано восемь слов:
«Деньги принадлежат партии. Возвратите! Да здравствует победа Революции!»
— Умирал, а думал о революции! — с уважением сказали у гроба.
Стали искать. И верно: нашлись деньги в потайном кармане!
Отдали деньги новому секретарю.
Вот опускают красноармейцев — любимых Колиных товарищей! Опускают в землю и солдат интернационального отряда — немцев, австрийцев, которые отдали свою жизнь за Советскую власть!
— Мелиса хоронят! — заревел Мишка.
— Прощай, Мелис, дорогой наш товарищ! Не дождутся тебя отец с матерью в далекой Германии! Но мы отомстим за тебя!
Опускают женщину… Никто не знает даже, кто она. Знают только, что приехала из Москвы помогать большевикам. И спросить о ней не у кого: все сгорели или убиты, кто знал ее.
Комиссар сказал о героях, что мы их не забудем, что отомстим за них. Красноармейцы подняли винтовки и выстрелили. И оркестр стал играть:
⠀⠀ ⠀⠀
Вы жертвою пали в борьбе роковой…
⠀⠀ ⠀⠀
Посыпались комья земли, застучали в крышки гробов.
Вечная слава героям!
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
„Трое твоих знакомых тут замешаны!"
⠀⠀ ⠀⠀
Сидят на лавочке у солдаткиного дома три друга — три товарища: Иван Сидорович, Коля и Мишка. У Коли серьезный разговор с Иваном Сидоровичем, а Мишка просто так, рядышком.
— Трое твоих знакомых тут замешаны! — растолковывал Коле Иван Сидорович. — Первый — тот парень, что по трубе лез, дом поджег. Нашлись люди, его опознали. Симка Знаменский. Помнится, мне о нем Сережка рассказывал.
— Знаю! — сказал Коля, — Я и свалил его с трубы. Он напротив жил, где лавка с железной дверью. Я его сразу узнал, паразита!
— Ну, вот… О нем больше речи нет…
— А второй — ваш вредный старик,