Он устал. Капитан Уилкенс снова и снова задавал ему одни и те же вопросы. Ему требовались простые объяснения. Он вновь сделал глубокую затяжку и надолго задержал дым в легких, поглядывая на опустившего голову Брайана. Подняв руку с зажатой между пальцами сигаретой, он резко махнул в сторону Брайана, как бы призывая того заговорить. На край кровати Брайана посыпался пепел.

— Я уже несколько раз говорил, что генерал был сумасшедшим! По крайней мере, я так думаю. — Посмотрев в пол, Брайан спокойно договорил: — Я был в этом уверен.

— Как у нас тут дела? — в палату вошел заведующий отделением, однако никто из них этого не заметил. — Мы делаем успехи, мистер Янг.

Брайан пожал плечами. Уилкенс откинулся на спинку стула. Он умело скрыл раздражение из-за того, что их прервали.

— Говорить мне неприятно. У меня с языком все еще что-то не то.

— Ничего удивительного. — Заведующий отделением улыбнулся и кивнул капитану — тот уже собирал свои записи.

Брайан вновь опустил голову на подушку. Родным языком он пресытился с тех пор, как почти три недели назад его подобрали американские пехотинцы. Допрашивали его целую вечность. Проведя столько месяцев в языковой изоляции, он стал очень чувствителен к вопросам. Казалось, в ответах нет никакого смысла.

Хоть врачи и внушали ему, что непоправимого вреда пребывание в лечебнице для душевнобольных ему не нанесло, он знал, что это не может быть правдой. Наверное, затянутся раны на теле, наверное, закончатся непонятные перепады настроения, а ткань мозга восстановится после сеансов электрошоковой терапии, наверное, наконец ослабит кошмарную хватку нескончаемый страх лишиться жизни. Но реальная рана — чувство, что он совершил предательство, — с каждым днем становилась все глубже. Они не могли, да и не пытались ее залечить.

Ночи были долгими.

Еще когда он лежал в американском госпитале в Страсбурге, появились сведения, что от центра Фрайбурга остались одни руины. С гордым уточнением: «Меньше чем за двадцать минут». С того момента ни днем ни ночью Джеймс не покидал мыслей Брайана.

С тех пор как их сбили, они с Джеймсом считались пропавшими без вести. Все эти месяцы их семьи были безутешны. Тяжелее всего будет смотреть в глаза мистеру и миссис Тисдейл. Они своего сына больше никогда не увидят. В этом Брайан был уверен. Во всем остальном уверенности не было.

— Вот увидите, в дальнейшем с языком у вас сложностей не будет. Это вопрос практики. А если бы во время этих бесед вы говорили побольше, дело пошло бы чуть быстрее. Мистер Янг, вам надо заставить себя говорить — иначе ничего не выйдет.

Небольшой снегопад сменился дождем; в запотевшее окно врачу ничего не было видно. Стоя спиной к Брайану, он протирал стекла и говорил:

— Вас представили к медали за храбрость. Насколько я понимаю, вы хотите от нее отказаться. Верно?

— Да.

— Вас еще преследует то, что случилось с вашим товарищем?

— Да.

— А разве вы не понимаете, что вам придется сотрудничать с офицерами разведки, если вы надеетесь снова увидеть друга?

У Брайана поползли вниз уголки рта.

— Что ж. Я решил пока оставить вас в больнице. Физические повреждения заживут за пару недель. Я абсолютно уверен, что сухожилия в руке не так уж сильно пострадали. В целом ваши раны прекрасно затягиваются.

Заведующий отделением чуть искусственно улыбнулся, из-за чего сомкнулись кустистые брови.

— И душе нужен шанс сделать то же самое, верно?

— Так выпишите меня домой.

— Но в таком случае, мистер Янг, мы не получим ответы на наши вопросы. Кроме того, еще ведь рановато.

— Может быть.

Брайан перевел взгляд на окно. Снова запотели стекла.

— Но мне больше нечего сказать. Я сообщил все, что знаю.

От стоявшей напротив кровати повернулась высокая молодая девушка — там лежал ее тяжело раненный брат. Простая валлийская девушка, густые волосы собраны в пучок на затылке. Она внушала ему доверие и спокойствие. Улыбнулась она с надеждой.

Через несколько дней после Нового года стали говорить, что скоро Брайана отправят домой. Рождество он провел в одиночестве. Желание выздоравливать в окружении близких становилось навязчивым.

Скучать он будет только по девушке из Уэльса.

Через две недели после Нового года прекратились допросы. Брайан стал ходить. Ему больше нечего было рассказать.

В последний раз офицер разведки Уилкенс пришел к нему во вторник. Накануне вечером Брайану сообщили, что завтра, 16 января 1945 года, в двенадцать часов, его выпишут. Предполагалось, что он явится на базу в Грейвли 2 февраля, в два часа дня. Остальные распоряжения пришлют ему домой в Кентербери из Касл-Хилл-Хауса.

Во время допроса Брайан отвечал автоматически. Он противился самой мысли о том, чтобы вновь подняться в воздух. Сомневался, что сможет.

— Мы хотели бы еще раз уточнить расположение больницы, мистер Янг.

— Зачем? Я уже как минимум десять раз рассказывал.

Брайан оглянулся. Офицер приник к сигарете, докуренной до самых ногтей, — Брайана замутило, и он, отвернувшись, вышел в коридор. Там было людно. Трудно сказать, где пациентов было больше — в палатах или в коридорах. С этого этажа прямая широкая лестница шла на следующий этаж, где стоял еще ряд кроватей — так плотно, что одну от другой не отделить.

— Зачем нам это знать, мистер Янг? — Уилкенс шагал следом, без всякого интереса проследив за его взглядом. — Потому что хотим убедиться: это осиное гнездо мы разорили!

— Что вы имеете в виду? — Брайан повернулся к нему, наткнувшись на холодный взгляд.

— Что вчера Фрайбург-им-Брайсгау бомбило сто семь «летающих крепостей». Они сбросили двести шестьдесят девять тонн бомб — мне эти цифры ничего не говорят, но это много. В этой связи могу также сообщить вам, мистер Янг, что парочку тонн приготовили для госпиталя, где вы лежали. Поэтому не думаю, что надо опасаться, что из этой психушки на фронт еще какие-нибудь свиньи вылезут. Верно?

Нарочно это получилось или нет, позже Брайан и сам объяснить не мог. Валлийская девушка лишь смогла рассказать, что в тот момент Брайан упал с лестницы. Врачи говорили, он на каждой ступеньке ломал по кости.

В его досье происшествие отразили как несчастный случай.

Больше получаса на запад тянулся транспортный поток. В подсобке громко играло радио. Ему нестройно подпевала домработница. За час в комнате стало жарко. В то лето солнце не знало пощады.

Она снова посмотрела в зеркало.

Утро выдалось неровное. Уже долгое время ее муж смотрел на нее с тоской, которую некоторые психологи сочли бы началом кризиса среднего возраста, но ей-то лучше знать. Зеркало не врет. Она постарела.