— В Германии не жарко.

— Не жарко, зато там много всего другого. Это же Германия!

Через край чашки все же перелилось несколько капель.

Что у них всегда было общим, так это нежелание путешествовать. Лорин боялась того, чего не знает. Брайан боялся воспоминаний о том, что он хорошо знает. Если они куда-то ездили, то, как правило, поездка проходила в изолированной среде, в деловой обстановке, где говорили по-английски.

Если Лорин не могла помешать Брайану уехать, то старалась поехать с ним и, действуя организованно, покончить с делами как можно скорее. Так у Брайана проходили многие командировки — того же она хотела и на этот раз.

На следующий день она — как обычно, с неохотой — показала ему маршрут и билеты. И почти не удивилась, когда Брайан сообщил, что решил отказать Национальному олимпийскому комитету. В Мюнхен он ехать не хочет.

В ту ночь он спал хуже, чем когда-либо за все эти годы.

С самого утра Лорин развила бурную деятельность.

Радуясь, что ехать никуда не придется, она носилась по дому и прикидывала размеры новых занавесок — осенью у них серебряная свадьба. Брайан тихо ушел на работу. Через два часа ему опять позвонили. Он махнул рукой миссис Шустер — та тут же встала и тихо закрыла дверь в его кабинет. Запрос у комитета был необычный. Они решили сделать еще одну попытку.

— Прошу прощения, но в данный момент мы заняты выпуском нового быстродействующего обезболивающего средства от язвы желудка на территории всей Европы. Мне придется поучаствовать в разработке стратегии продаж и выборе партнеров.

На том разговор и кончился. В целом все так и есть; действительно планировалась рекламная кампания — нужны новые агенты. Но Брайан с самого начала работы фирмы не присутствовал на собеседованиях продавцов и распространителей.

Он чувствовал, что в этой ситуации обязан сделать исключение — хотя бы для того, чтобы превратить невинную ложь в правду.

На собеседование Кен Фоулс, отвечавший в фирме за логистику, из пятидесяти потенциальных распространителей пригласил всего десятерых. В итоге их должно было остаться четверо — каждому предназначался определенный регион.

В глазах Брайана хороши были все, и во время собеседований замечания он отпускал редко.

Хоть в краткие перерывы Фоулс из вежливости интересовался мнением начальника, едва ли у кого-то возникало сомнение в том, что последнее слово останется за ним.

На второй день пришел соискатель по имени Кит Уэллес. Веселый господин слегка болезненного вида — несмотря на всю серьезность ситуации, к собеседованию он отнесся с юмором. Он прождал большую часть дня и оказался последним. Было очевидно, что на этом румяном мужчине Кен Фоулс выбор не остановит. Ему предназначалась территория Скандинавии и Германии, Австрии и Голландии. Этот важный рынок нельзя было передать в руки человека, с которым Кен Фоулс не был на одной волне.

— А почему у вас не задалось с прежней территорией продаж? — Брайан опередил своего ассистента.

Уэллес посмотрел в глаза Брайану. Казалось, он ждал этого вопроса, но не отсюда.

— Да, черт возьми, причин много. Когда ты иностранец и живешь в Гамбурге, нужно, чтобы у тебя товар был лучше, чем у других. В противном случае немцы предпочтут вести дела с иностранцем, который живет в Берлине, а еще лучше — с немцем, который за границей живет. Так уж система устроена.

— А ваш товар был не лучше, чем у остальных?

— Лучше? — Пожав плечами, он отвернулся от Брайана. — Да как у большинства. В последние пару лет у меня было слишком ограниченное поле деятельности — крупные открытия и чудеса к ней не относились.

— Психотропные препараты?

— Да. Нейролептики.

Уэллес криво ухмыльнулся, и Кен Фоулс заерзал на стуле.

— И мода пошла другая. Препараты с хлорпромазином — уже далеко не главное средство для лечения психических расстройств. Я все прозевал. В итоге у меня скопились слишком большие запасы, долги все росли, а шансы сбыть товар стремительно уменьшались.

Брайан помнил препарат, который Уэллес назвал по просьбе Фоулса. Ему было известно много названий одного лекарства. Ларгактил, прозил. Но общее наименование — хлорпромазин. Под воздействием весьма похожих на него медикаментов некоторые пациенты Дома алфавита буквально чахли у него на глазах, как подопытные кролики. Хоть он сам на протяжении почти всех десяти месяцев, проведенных в госпитале СС, старался их не глотать, тем не менее побочный эффект предшественника этого препарата еще долгие годы остался для Брайана частью повседневной жизни. От одной мысли о нем он начинал потеть, во рту пересыхало, появлялась тревога.

— Вы канадец, мистер Уэллес, — отважился наконец сказать Брайан.

— Фрейзервилл на реке Святого Лаврентия. Мать — немка, отец — англичанин, франкоговорящая среда.

— Для карьеры в Европе — хорошее начало. И Францией вы пока не занимаетесь. Почему?

— Слишком трудно. Моя жена, мистер Скотт, хочет хоть иногда меня видеть. Она умнее меня.

— Так вы поэтому поселились в Гамбурге, а не в Бонне?

Фоулс все поглядывал на часы. Он попытался улыбнуться. Биография Уэллеса к их делам отношения не имела.

— Я сюда попал во время высадки в Италию, в бухту Салерно, в сорок третьем году в составе Десятой британской армии под командованием Маккрири[14]. По образованию я фармацевт, меня приписали к медицинской службе, я был там до конца, а в итоге осел в Германии.

— А она стояла и ждала на границе? — Фоулс улыбался, пока Брайан не осек его быстрым взглядом.

— Конечно нет, мы встретились только через год после капитуляции. Меня назначили в группу, занимавшуюся восстановлением.

Брайан дал ему выговориться. Во время рассказа открылось несколько ранее неизвестных аспектов. При освобождении концлагеря Берген-Бельзен Уэллес входил во 2-ю британскую армию Демпси. Его дважды повышали, а еще на слушаниях, предшествующих Нюрнбергскому процессу, он выступал свидетелем о нацистских медицинских преступлениях в концлагерях. И наконец, перед ним поставили задачу осмотреть нацистские госпитали в рамках экспертной группы, созданной службой разведки.

По всей стране нашлись тысячи госпиталей. Большинство пустовало — необходимость в них отпала. Какие-то перестроили под нужды гражданского населения, и теперь они работали как местные больницы и частные клиники. А еще были такие места, как госпиталь для душевнобольных в Хадамаре. Там пациентов находили в общих могилах. Изуродованных. Искалеченных. Обезображенных. Сумасшедших.

Для экспертной группы время было непростое. Даже если речь шла об обычных пациентах с телесными ранами. Нацистская идеология затронула и ряды собственных сторонников. В последние месяцы войны вовсе не была необычной ситуация, когда в питании пациентов содержалось очень мало жира, — проводящим путям причинялся непоправимый ущерб. Из всех госпиталей, что они видели, лишь несколько — на юге Германии и в самом Берлине — придерживались стандарта, который можно было считать приемлемым. В остальном все происходящее там было невыносимым.