Обиженный голос Павла в телефонной трубке оказался неожиданностью:

– Ты меня избегаешь, Лена?

Она сидела в столовой прокуратуры в компании Крашенинникова и еще одного следователя, заканчивая обедать, и вовсе не собиралась выяснять отношения.

– Паша, мне сейчас неудобно говорить, можно я перезвоню вечером?

– Разумеется, Лена, ты можешь мне не перезванивать совсем. Просто скажи об этом вслух.

– Ты меня не понял. Хорошо, погоди секунду, – Она поднялась и вышла из столовой в коридор. – Я обедала с коллегами, и выяснять что-то прилюдно не совсем…

– Лена, что происходит? Ты меня избегаешь?

– Нет, Паша, у меня просто много работы, я очень устаю, – соврала Лена, испытывая мучительный стыд оттого, что приходится это делать. – Но, если хочешь, можем увидеться сегодня.

– Хочу, – решительно сказал Голицын. – Встречу тебя у прокуратуры в семь – идет?

– Идет.

Она убрала телефон и задумалась. От разговора остался какой-то неприятный осадок, словно ее уличили в чем-то на глазах у всех.

«Почему я такая? Ведь он мне нравится, мне с ним интересно, хорошо – так в чем дело-то? В том, что я его не люблю? Ну, так это сразу и не случается. Важно ведь, что с человеком приятно быть вместе, с этого все и начинается. А я усложняю».

Она уже собирала в сумку мелочи со стола, готовясь отправиться домой, когда в кабинет влетел Паровозников:

– Собирайся, начальница, Ирина Яровая в себя пришла, можно попробовать поговорить!

И Лена тут же забыла о том, что в семь ее будет ждать Павел. На ее машине они с Андреем поехали в больницу, надеясь хоть пару минут поговорить с Ириной, если это будет возможно.

Яровую перевели из реанимации, она лежала одна в двухместной палате – в отделении почти не было пациентов, редкий случай затишья. На посту болтали две медсестры, на диване сидел старичок с газетой, в открытое окно врывался вечерний шум города. Паровозников положил на стойку поста удостоверение:

– Девчули, а проводите нас к больной Яровой.

Бросив томный взгляд на красавца-опера, одна из девушек встала:

– Идемте. – Только с ней долго говорить нельзя, она пока не очень еще… и память пока не до конца вернулась.

– Это плохо, – огорченно сказала Лена.

– Но вы не волнуйтесь, она не помнит какие-то мелочи, а в основном… такой ужас, правда? Ну, то, что с ней случилось…

– А откуда вы знаете, что с ней случилось? – спросила Лена, шагая рядом с девушкой в конец коридора.

– Так она рассказала. Я ее обедом сегодня пришла кормить, она и рассказала. А правда, что у нее мать пропала?

– Нашлась ее мать, здесь лежит, в токсикологии, – отозвался Андрей. – У этой истории, к счастью, лучший конец из возможных – доверчивые женщины остались без жилья, зато живы. А должно было быть иначе.

– Моя мама тоже так говорит – нельзя доверять всяким шарлатанам.

– Вот и слушайся маму.

Девушка улыбнулась и открыла дверь палаты:

– Ирина Витальевна, а к вам гости.

Лена шагнула в палату первой, и Ирина, прижмурив глаза, посмотрела в ее сторону, но, кажется, не узнала.

– Ирина Витальевна, это я, Лена. Лена Крошина, – подходя ближе, сказала она, и женщина, вздрогнув, открыла глаза:

– Елена Денисовна? Как вы меня нашли?

– На кладбище, – вмешался Андрей. – Капитан Паровозников. Нам нужно задать вам несколько вопросов, вы можете говорить, все в порядке?

– Да-да, – чуть запнувшись, произнесла Яровая. – Конечно… только… – Она беспомощно посмотрела на Лену. – Не понимаю…

– Я ушла из бюро, Ирина Витальевна, и, так случилось, теперь веду дело о мошенниках, лишивших вас квартиры.

В глазах Ирины появились слезы, она закрыла лицо руками и всхлипнула:

– Господи… мама… бедная мама, даже не представляю, где она теперь.

– Успокойтесь, – Лена погладила ее по плечу, с которого немного сползла ситцевая больничная рубашка. – С вашей мамой тоже все в порядке. Она лежит здесь, в другом отделении, когда вы станете чуть покрепче держаться на ногах, сможете ее навещать.

Ирина порывисто обняла Лену и заплакала:

– Мне нет прощения… я оставила маму на старости лет без собственного угла. Что нам теперь делать?

– Ирина, ну, вы ведь живы. Попробуем опротестовать сделку, думаю, что в данных обстоятельствах это можно будет сделать. В любом случае я вас не брошу, обещаю, – поглаживая ее по вздрагивающей от рыданий спине, сказала Лена. – Вы мне просто помогите немного. Этих людей задержали, их непременно накажут.

– Я все расскажу.

Ирина Витальевна вдруг взяла себя в руки, села очень прямо, вытерла глаза и прикоснулась к повязке на голове:

– Надо же… у меня сейчас все встало на свои места, а я думала, что уже ничего не вспомню. Хорошо, что вы пришли, Елена Денисовна. Я все расскажу, я вспомнила.

Андрей молча придвинул стул и вынул диктофон.

Рассказ Ирины длился больше двух часов, и за это время Лена успела составить для себя полную картину того, как оболванивали доверчивых клиентов в центре экстрасенсорики. Ирина попала туда после того, как в очередной раз почувствовала, что жизнь ее катится не по тем рельсам. Властная, деспотичная мать, перенесшая инсульт в довольно молодом возрасте, отнимала почти все ее свободное время. Она с трудом передвигалась по квартире и требовала почти круглосуточного внимания. Мужчина, с которым у Ирины в то время был роман и дело шло к свадьбе, готов был разделить с любимой этот груз, понимая, что мать Ирина не бросит. Но пожилая женщина в один момент поставила дочь перед выбором – либо мать, либо собственная семья. Причем сделала она это с присущей ей жестокостью – обвинила дочь в том, что она готова пожертвовать родной матерью ради мужчины, который наверняка вскоре ее бросит.

– Кому ты нужна? – кричала мать, лежа в постели. – Ты себя в зеркало видела? Ты ведь бледная моль! Ему ничего не нужно от тебя, кроме этой квартиры, едва только он женится, как я окажусь в доме для престарелых, а ты вообще на улице! Неужели ты думаешь, что он мог тебя полюбить? Да ты дура, слепая, наивная дура! У тебя никого нет, кроме меня! А ты предаешь родную мать ради какого-то афериста!

После целой череды таких концертов Ирина поняла, что выбор сделать все-таки придется. Без объяснения причин она порвала с женихом, запретила звонить, приезжать и искать встречи с ней, уволилась из университета, где преподавала биологию, и устроилась на работу в адвокатское бюро Натальи Крошиной. Но мать все равно не оценила ее жертв. С каждым днем она становилась все более капризной, доставляла все больше хлопот, отказывалась вставать с постели, доходить самостоятельно до туалета, выходить в кухню, чтобы поесть. Ирина крутилась как белка, стараясь заработать лишнюю копейку, выматывалась на работе, снимала ролики для канала, почти круглосуточно ухаживала за матерью и чувствовала, что силы ее вот-вот истощатся. Поддерживала ее только мысль о том, что мать останется одна – больная, почти не ходячая, никому не нужная. Этого Ирина допустить никак не могла. Она не могла объяснить себе то чувство, которое возникало у нее всякий раз, когда она смотрела на мать. Как бы та ни оскорбляла ее, как бы ни унижала – Ирина не могла заставить себя сказать даже слово против. Ей казалось, что мать говорит правду, потому что кто, кроме нее, может сделать это? И каждое материнское слово, больно бившее по самолюбию, она все-таки воспринимала с благодарностью. Она любила свою мать даже такой – озлобленной, почти беспомощной, доставляющей столько проблем.