Как ни странно, она стала поверять свои мысли и чувства мне. Почему она выбрала меня, не могу себе представить; может быть, она чувствовала, что я понимаю ее лучше, чем кто-либо еще в доме.

Иногда я приходила к ней. Я умела разговорить ее, но меня эго волновало, а ее успокаивало. Я все время помнила бабушкины слова, что разумно знать как можно больше, потому что каждая крупица знания может в какой-нибудь момент оказаться нужной.

Я изображала сочувствие, поощряла к доверию, а когда ее мозг был затуманен виски, она говорила тем более охотно. Каждый день она совершала верховые прогулки в одиночестве. Ее целью, как я знала, было приобрести виски в близлежащих гостиницах. Она прекрасно понимала опасность использования домашних запасов.

Когда Джастин обнаружил в буфете пустые бутылки, он ужаснулся ее тайному пьянству.

Сначала она пришла в восторг.

— Он так рассердился, я редко видела его таким сердитым. Ему должно быть небезразлично, правда, Керенса, раз он так разозлился? Он сказал, что я подорву свое здоровье. Ты знаешь, что он сделал? Он унес все напитки прочь, чтобы я не подрывала свое здоровье.

Но восторг длился недолго. К тому времени стало понятным, насколько она привыкла рассчитывать на виски. Однажды я вошла к ней в комнату и застала ее плачущей над письмом.

— Я пишу Джастину, — сказала она.

Я заглянула ей через плечо и прочла: «Мой милый, что я сделала, что ты так со мной обращаешься? Иногда мне кажется, что ты меня ненавидишь. Почему ты предпочитаешь эту девочку с глупеньким кротким лицом и детскими голубыми глазами? Что она может дать тебе такого, чего я не могу…»

Я сказала:

— Ты не собираешься посылать это Джастину?

— А почему? Почему мне его не послать?

— Ты видишься с ним ежедневно. Зачем тебе понадобилось ему писать?

— Он избегает меня. У нас теперь раздельные комнаты. Ты не знала? Это потому, что я ему надоела. Он предпочитает меня забыть. Многое изменилось с тех пор, как ты была моей камеристкой, Керенса. Умница Керенса! Хотела бы я научиться управлять своей жизнью так, как ты это делаешь. Ты же не особенно страдаешь по Джонни, да? А он по тебе страдает. Как странно! Все словно наоборот. Два брата и их жены…

Она начала неудержимо смеяться, и я предостерегающе сказала:

— Слуги услышат.

— Они далеко отсюда, на кухне.

— Они везде, — ответила я.

— Ну и что они узнают? Что он мной пренебрегает? Что он хочет дочку священника? Они и так это знают.

— Тише!

— Почему?

— Джудит, ты сама не своя.

— Я так хочу выпить, просто умираю. Он забрал у меня единственное мое утешение, Керенса. Почему у меня не должно быть утешения? У него есть свое. Куда, ты думаешь, пошли они с этой девчонкой, Керенса?..

— Ты глупо себя ведешь. Ты это все себе навоображала. Они оба слишком… — я помолчала и добавила: — Слишком хорошо знают принятые правила поведения, чтобы не переступать порога дружеских отношений.

— Дружеских! — усмехнулась она. — В ожидании момента, когда они смогут стать любовниками. О чем они разговаривают, когда они вместе, Керенса? О тех днях, когда меня тут больше не будет?

— Ты слишком нервничаешь.

— Если б я смогла выпить рюмочку, мне бы стало лучше. Керенса, помоги мне. Купи для меня немного виски… Принеси мне. Пожалуйста, Керенса, ты даже не знаешь, как мне нужно выпить.

— Джудит, я не могу этого сделать.

— Значит, ты мне не поможешь. Никто не поможет мне… Нет… — Она замолчала и медленно улыбнулась.

Ей явно пришла в голову какая-то мысль, но я узнала, в чем дело, только через несколько дней.

Это произошло, когда она съездила верхом в свой прежний дом и вернулась вместе с Фанни Понтон. Фанни была у Деррайзов нянюшкой, а когда в детской для нее больше не стало дела, выполняла там другую работу.

Фанни должна была стать новой камеристкой Джудит.

Внезапно дела Джудит и Джастина стали мне неинтересны. Заболел мой сын. Как-то утром я нагнулась над его колыбелью и увидела, что у него жар. Я пришла в ужас и тут же послала за доктором Хилльярдом.

У Карлиона корь, сказал мне доктор, но причин для беспокойства нет. Это обычное заболевание у детей.

Нет причин для беспокойства! Я была вне себя от тревоги.

Я сидела с ним круглые сутки; никому другому не позволяла я за ним ухаживать.

— Это бывает у всех детей, — увещевал меня Джонни. Я бросила на него презрительный взгляд. Это же мой сын, он не такой, как другие дети. Я не могла вынести мысли о том, что он может подвергнуться хоть малейшему риску.

Моя свекровь была со мной чрезвычайно нежна.

— Так вы измучаете себя, дорогая. Доктор Хилльярд заверил меня, это просто обычная детская болезнь и что у нашего дорогого Карлиона она протекает в мягкой форме. Отдохните немного, я клятвенно вам обещаю, что сама присмотрю за ним, пока выбудете отдыхать.

Но я не отходила от него. Я боялась, что другие не обеспечат ему такого ухода, как я. Я сидела у его кроватки, и передо мной мелькало видение его смерти — маленький гробик, который несут в фамильный склеп Сент-Ларнстонов.

Пришел Джонни посидеть со мной.

— Знаешь, что? — сказал он. — Тебе надо еще детей. Тогда ты не будешь сосредоточивать все свои тревоги на одном. Что ты скажешь о полудюжине сынишек и дочурок? Ты создана быть матерью. С тобой прямо что-то произошло после родов, Керенса.

— Не говори дерзостей, — велела я.

Но когда Карлиону стало лучше и я смогла поразмыслить на трезвую голову, мне подумалось о большой семье и тех грядущих годах, когда я буду величавой старой леди в аббатстве, и со мной будут не только Карлион и его дети, но и другие… мои дети, мои внуки! А я буду для них тем, чем была для меня бабушка Би.

Моя мечта обретала новые очертания.

Джонни дал мне возможность заглянуть в будущее, которое мне показалось неплохим.

Осложнений от болезни у Карлиона не было, и вскоре он стал прежним. Теперь он уже ходил и разговаривал. Мне доставляло огромную радость смотреть на него.

Мы с Джонни незаметно перешли на новые отношения. Почти такие же, как в первые дни нашего брака. Между нами возникла столь же сильная страсть, как и тогда. С моей стороны она питалась горячим желанием осуществить мечту, а его тянуло к женщине, которая, как ему казалось, была ведьмой.

Карлион играл с деревянным обручем, подталкивая его палочкой перед собой в саду среди роз. Когда я пришла в сад, Меллиора сидела на скамейке неподалеку от стены, где нашли Девственницу, и шила.

Карлиону исполнилось уже почти два года. Он был крупный для своего возраста мальчик, редко капризничал и всегда был рад поиграть сам, хотя мог играть с каждым, кто к нему присоединится. Меня часто поражало, что такой мужчина, как Джонни, и такая женщина, как я, смогли произвести на свет подобного ребенка.